Джеймс Риз - Книга духов

Справив необходимые дела, я вернулась в дом, где встретила Розали.

Она сидела за обеденным столом и теребила бахрому скатерти из черного крепа. Сегодня на ней была надета ярко-красная блузка, хотя юбка из коричневой домотканой ткани, чулки и башмаки выглядели так, будто ночью их не снимали: юбка помялась, чулки спустились, а башмаки потеряли вид. К кончикам своих тонких длинных кос она прикрепила две широкие ленточки из набивного ситца; не сочтите меня мелочной придирой, но ради пущей достоверности портрета Розали Макензи должна заметить, что эти ленточки никоим образом не подходили ни к ее блузе, ни к ее юбке.

Розали со мной поздоровалась, но не успела я в ответ пожелать ей доброго утра, как она горестным тоном мне сообщила:

– Мама Венера говорит, что вам надо отправляться на юг.

– Сейчас говорит?!

У меня перехватило горло, и я вцепилась (похоже, изо всех сил) в изогнутую спинку кресла. Так же я отнеслась бы к новости, если бы о ней меня известила сама Мама Венера? Наверное, да. Меня охватило бешенство – не приступ помешательства, а просто прилив негодования. То есть я, без сомнения, выглядела разгневанной, однако на деле была донельзя расстроена и опечалена. До глубины души. Верно, от Ричмонда я многого не ждала, мое недолгое пребывание здесь в изобилии преподносило странные сюрпризы, и все же я надеялась тут остаться. Надеялась почувствовать себя в этом городе дома.

И вот меня извещают: уезжай. Была ли я удивлена? Пожалуй, нет. За ночь откровений наслушалась вдоволь. Существует некий план, а мне отведена в нем роль простой пешки… Да, в глубине души я, думаю, хорошо понимала, что покину Ричмонд. Опыт научил меня тому, что, скорее всего, это произойдет в спешке и втайне от людского глаза.

– Да, – повторила Розали, – на юг. Дорогая Геркулина, как мне тебя будет не хватать!

Розали вовсе не собиралась мной помыкать или хоть как-то задеть мои чувства бесцеремонным оповещением. Она просто выпалила мне то, что услышала раньше. А теперь загрустила. У нее брызнули слезы. Неподдельные. Гнев мой улетучился, но горечь нелегко было вытравить, и, боюсь, я приправила ею мою следующую фразу:

– А распоряжение о моем отъезде исходит, вероятно, от куриц?

Розали глядела на меня озадаченно. Мой намек был ей решительно непонятен. Это мне стало совершенно ясно, когда глаза у нее вспыхнули, бледные губы раздвинулись в улыбке, и она воскликнула:

– Куры не умеют говорить. Они только кудахчут. Глупышка Геркулина!

Тут она зашлась в истерическом хохоте. Для одного утра это было уже чересчур.

– Я хотела сказать… – начала я, желая не столько объясниться, сколько ее урезонить. – Я хотела сказать, как только что видела…

Раздался страшный грохот. Я умолкла. Это Мама Венера, затаившись где-то поблизости, намеренно швырнула на пол восточную вазу. (Я позже увидела этот пазл из осколков фарфора – красных, золотых, зеленых.) Понятно, для Розали куры были просто курами – и ничем иным.

Получив заслуженный щелчок, я прикусила язык. Розали, по своей привычке, принялась что-то мурлыкать. Отнюдь не мелодично – скорее это походило на механическое постукивание. А вскоре послышалось уже знакомое мне тяжелое шарканье.

В комнату заявилась Мама Венера. В правой руке она держала чашку из дельфтского фаянса, где горкой лежали голубоватые яйца. Левой рукой она прижимала к груди – о блаженство! – перемену одежды.

– Доброго утра! – Вуаль уставилась на меня в упор; долго я не выдержала и отвела взгляд.

– Доброе утро, – извиняющимся тоном отозвалась я, давая им понять, что в присутствии Розали буду взвешивать свои слова.

– Куры, – проговорила Мама Венера, – снесли это за ночь. Для тебя.

Жестом она велела мне сесть. Я повиновалась, и она поставила передо мной чашку. Над яйцами поднимался пар – они еще не остыли после варки. Голубизна фаянса не шла в сравнение с голубизной самих яиц. Неужели они покрашены? Жаль, что нет.

– Их… их можно есть?

Розали хихикнула. Пытаясь приглушить смех, она чуть не всунула свои длинные пальцы себе в рот. К счастью, Мама Венера предотвратила это, выложив передо мной свернутую одежду, и пояснила, что за глажку я должна поблагодарить Розали.

С благодарностью я не замедлила. Розали вспыхнула и потупилась, словно я была соискателем, явившимся просить ее руки.

– Смена одежды не лишняя, так?

– Разумеется, – ответила я, – спасибо вам.

Одежда была моя собственная, извлеченная из несессера.

– Есть немного воды, она греется. Пока поешь, ладно? Потом умоешься.

Расположились мы так: я и Розали по обе стороны длинного стола, покрытого скорбной тканью, Мама Венера – во главе его. Крестообразно, подумалось мне.

Мама Венера велела Розали принести из кладовой хранившуюся там буханку хлеба. Розали бросилась исполнять поручение проворней охотничьей собаки.

Без Розали Мама Венера подтвердила то, что было мне уже известно:

– Куры, они все сказали, угу.

Я опустила глаза на чашку с голубыми яйцами. Притронулась к одному, ощутила тепло, источаемое гладкой скорлупой. Да, я проголодалась, но не была уверена, что смогу есть.

Мама Венера поднялась с места, приблизилась ко мне. При виде того, как тяжело и трудно ей это далось, на глазах у меня выступили слезы. От мягкого нажима ее рук на мои плечи я еще вчера постаралась бы уклониться, но теперь это прикосновение утешало. Сглотнув слезы, я спросила:

– Я уеду одна?

– Нет, – ответила она.

Тут Мама Венера вынула из чашки яйцо и принялась его тихонько катать по столешнице, надавливая исшрамленной ладонью. Скорлупа потрескалась. Мама Венера протянула мне яйцо – очистить. Занявшись этим, я задала еще один вопрос:

– А я… а я уеду с Селией?

– Да, с ней.

Пораженная, я едва чувствовала подступающие слезы, едва слышала колотившееся сердце.

Разрезала первое яйцо. Желток был самым обычным, цвета солнца, замечательно вкусный. Съела и второе яйцо. А третье, очистив, предложила Маме Венере. Кивая, она понесла его за колыхнувшуюся вуаль.

Розали вернулась с серебряным подносом, давно нуждавшимся в чистке. На нем лежали ломоть хлеба, глубокая ложка и чашка с дымившимся бульоном. Из Дункан-Лоджа она принесла клин сыра чеддер, «восхитительно выдержанный», – щедрый дар от родственников Макензи на севере. Я наелась досыта. Некондиционные по цвету яйца немного меня насторожили, но проскочили в желудок и они.

За едой, помня о наложенном на разговор запрете в присутствии Розали, я наблюдала за тем, как Мама Венера собирает яичные скорлупки. Она зажала в ладони известковые осколки и крупицы, а я думала, будет ли она по ним гадать так же, как гадала по костям и кругам с зернами? Я не без жалости вспомнила и об удушенной черной курице, которую только что постигла еще более жестокая судьба. Несомненно, это она варилась в бурлящем кипятке в котле (не скажу, чане) – кости и мясо отдельно; мясо предназначалось для фрикасе, а кости – для бочонка с жуками в подвале.