Джеймс Риз - Книга духов

Я перебралась через дюну, и глазам открылся голубой океанский простор, раскинувшийся под еще более голубым безоблачным небом. Соленый воздух освежал, однако ничто не могло облегчить моих страданий, когда я упала на колени и исторгла из желудка все, что там еще оставалось. Вырвало меня желчью и несколькими цельными ягодами, не успевшими перевариться. Тело было в не меньшем расстройстве, чем мозг, и все же я ухитрилась подняться на ноги и вновь побежать.

Селия бросилась за мной вослед. И скоро мы наткнулись на компаньонов. Хотя на север они нас не препроводили, куда там. Не до того им было, все они были мертвы – и мертвы уже не одно столетие.

Позже Селия рассказывала, что глаза мои закатились. Что я рухнула плашмя, будто доска, на прибрежный речной песок. В голове у меня стоял невнятный гул голосов – говоривших по-французски, это я знала точно. Мое восприятие вновь обострилось до предела, и мне пришлось сполна испытать на себе воздействие истории, которую мне предстояло узнать.

1562 год. Гугеноты – французские протестанты – отважились поселиться колонией на берегу Сент-Джона, бросив тем самым вызов королю Испании – католику.

Из форта Каролина французы атакуют испанское достояние. Хуже того, их корсары – лютеране, а этого испанский король не может потерпеть и не потерпит. Он посылает Педро Менендеса де Авильеса покарать еретиков. Менендес отплывает из Испании с отрядом в восемьсот человек, по прибытии захватывает тимукуанское поселение на берегу и дает ему имя Сан-Агустин.

Пока испанцы расселяются, французские поселенцы готовятся к атаке. Пятьсот французов – под началом Жана Рибо – отплывают к югу на пяти кораблях, но налетевший ураган выбрасывает корабли на берег вдали от Сент-Огастина. Именно в день крушения испанцы – после марш-броска под проливным дождем – захватывают неохраняемый форт Каролина и убивают находившихся там сто тридцать французов, после чего переименовывают редут в форт Сан-Матео. Дабы до французов ясно дошел смысл кровавого послания, люди Менендеса развешивают убитых по деревьям и втыкают в песок шест с надписью: МЫ ПОСТУПАЕМ ТАК НЕ С ФРАНЦУЗАМИ, А С ЛЮТЕРАНАМИ.

Вернувшись в Сент-Огастин, Менендес получает от своих индейских разведчиков известие о том, что потерпевшие крушение французы застряли на берегу узкого морского залива в нескольких милях к югу. Он отплывает с отрядом всего лишь в пятьдесят человек и обнаруживает французов отрезанными от суши. Французы сдаются в плен, и Менендес – пообещав солдатам беспрепятственное возвращение в форт, о захвате которого они и не подозревают, – связывает их по рукам и ногам и переправляет через залив группами по десять человек. Католикам велено выступить вперед, из общей толпы отбираются мастеровые, востребованные в Сент-Огастине, – плотники, конопатчики и так далее. Остальных французов уводят подальше в дюны, где – по приказу Менендеса – обезглавливают. Сотня человек казнена десятью партиями по десятеро.

Позже примерно то же число спасшихся французов выкарабкиваются на берег упомянутого залива. И эту партию – Рибо в том числе – постигает аналогичная участь. В целом около двух сотен голов падает на песок этого залива, который испанцы назовут Matanzas – Резня.

На тот самый песок, на который рухнула и я.

Спустя два года ненавистник испанцев – наемник Доминик де Гурж – командируется Катериной де Медичи, поклявшейся отомстить испанскому королю (презираемому ею зятю). Де Гурж высаживается на северо-восточном берегу полуострова с сотней аркебузиров и восемью матросами. Он вступает в союз с индейцами, пострадавшими от испанцев, и вскоре форт Сан-Матео превращается в руины. Над умерщвленными испанцами вывешивается надпись: МЫ ПОСТУПАЕМ ТАК НЕ С ИСПАНЦАМИ, А С ПРЕДАТЕЛЯМИ, РАЗБОЙНИКАМИ И УБИЙЦАМИ. Отомщенные французы отплывают обратно, оставив своих индейских союзников на милость испанцев в Сент-Огастине, где Менендес почитался основателем города.

Со временем правители Испании и Франции даруют друг другу искомое взаимное прощение. Таковы, наверное, правила у завоевателей… Но у мертвецов есть свои правила, и французам, павшим от вероломных мечей, слишком хорошо известно, что такое время, и ничего не известно о прощении. Их нетленные души томились на окровавленном берегу двести пятьдесят с лишним лет. Настолько истощена была их жизненная сила и настолько велика сила смерти, что я – оказавшись вблизи – лишилась чувств, будучи на грани небытия.

На этих овеянных смертью дюнах мы провели ночь. Расстроенная Селия посчитала мертвой меня – признаков кровообращения во мне не наблюдалось, дыхание остановилось. Грудь моя, по ее уверениям, совершенно не вздымалась. Однако всю ночь она пролежала рядом со мной, свернувшись в клубочек. Если это и было утешением, то слабым. Услышав это, я начала ломать себе голову. Узнала ли она, что?.. Увидела ли?.. Какие мои тайны выявились в мертвенном оцепенении?

Но нет. Селия сказала только, что плакала от отчаяния. И как же была ошеломлена, когда на рассвете глаза мои раскрылись и, как она клялась, зрачки медленно, очень медленно приняли свою обычную форму.

Оправилась я не сразу, но за эти несколько дней мы добрались до Сент-Огастина. Завидев рыбака в лодке, Селия ему призывно помахала. Рассказать подробнее ни о чем не могу. Вновь повстречавшись с множеством неуспокоенных мертвецов, я лишилась сознания и впала в изнеможение куда более сильное, чем испытанное мной в Ричмонде… Да, все, на что я способна – оправдываясь своей болезненной чувствительностью, – это признать: после той первой матансасской интерлюдии во мне забрезжило, только забрезжило понимание того, что мне известно теперь определенно.

Из полного набора ведьминых свойств я обладаю наиболее диковинным – я породнена со смертью.

Каким образом я спозналась с покойниками? Когда, от кого усвоила язык, на котором они говорят? Может статься, от суккуба – Мадлен, чья речь… нет, разве это назовешь речью… исходила из глотки, из которой она вырвала язык? Из дополнительного отверстия в горле толчками вырывались разумные фразы и сгустки крови, хотя девические губы и не шевелились. Тогда от отца Луи? Священника-инкуба, ее любовника? Или же это родство – врожденное сходство, унаследованное иными сестрами, талант, близкий гаданию на магическом кристалле, дару предвидения и тому подобное? Не могу сказать. Не знаю.

Достаточно одного: я каким-то образом породнена с неупокоенными мертвецами. Если я – фитилек, то они – воск, меня окружающий; их мертвенное давление служит мне топливом, заставляет гореть.

И хотя я это уже уяснила, оставались вопросы: как, как, как устроить свою жизнь среди моих усопших хранителей? Среди ангелов наоборот, витающих к югу от города, над матансасскими дюнами, среди ангелов, одаривших меня… ну, энергией, наверное… соразмерной с ужасом, владевшим ими в последние минуты жизни и не покинувшим их до сих пор, ибо воистину, исцелившись, я ощутила в себе перемену. Я стала сильнее – да, это так.