Этери Чаландзия - Архитектор снов

Авельев гнал машину вперед по дороге и эта скорость, эта упругая сила, рассекающая воздух, была предтечей их страсти. Карина со стоном потянулась. Авельев на мгновение отвлекся от дороги. Его взгляд откровенно скользил по ее расслабленному телу, и когда, наконец, он посмотрел ей прямо в глаза, Карина не смутилась, как тогда, в своем кабинете, а испытала первое наслаждение. В этом взгляде было все, чего она хотела, – страсть, голод, воля и мальчишеское желание добиться своего. Они улыбнулись друг другу, и Авельев едва успел движением руля отвести машину от столкновения с другим автомобилем.

«Вот так… – промелькнуло в ее голове. – Взять и разбиться на дороге…»

Вскоре они свернули с шоссе. У человека, который в эту минуту сходил с автобуса на остановке, порыв ветра сорвал с головы панаму. Он чертыхнулся, нагнулся за ней в пыль, поднял и кое-как нахлобучил обратно. Это был Филиппыч.

Если Зис не имел ни малейшего представления о том, где и при каких обстоятельствах его настигла хворь, то отец Исидор точно знал, что простыл из-за дуры-девки Дуньки, дочки поварихи, которую и так, и эдак пристраивали к нему в приход поработать хоть служкой, хоть кем-нибудь, лишь бы занять шальную голову и отвлечь от просящейся на свободу гулящей природы. Девка и вправду была дурная и только и искала повода посидеть во внутреннем дворе церкви, безо всякой нужды задирая подол своей и без того недлинной юбки и лениво оглядывая семенящих мимо и падающих в обморок от таких видов суетливых приходских старух.

Накануне во время вечерни эта проказа не прикрыла дверь, и всю службу во влажную спину отца Исидора дул ровный и прохладный сквозняк. Наутро батюшку скрутило. К обеду у него заболело горло, к вечеру ухо, всю ночь он чихал и кашлял и сердился на свою Галину, которая совала ему кружки с медом и норовила прилепить куда-нибудь злой горчичник, и наутро, ко всем прочим несчастьям, он проснулся со страшной болью в зубах.

Однако, отодвинув властной рукой верещащую супругу, святой отец поплелся в церковь. Отслужил заутреню и, когда его жалкий приход разбрелся по своим углам, сам встал под образа. Исидор понял: настало время, и он, так долго моливший о том, чтобы послужить связи земного и небесного, добился своего. Вновь и вновь по ночам перед ним вставали незнакомые люди, и какая-то пожилая женщина все смотрела и молчала со значительностью верстового столба, отмечающего конец одной и начало совсем другой жизни.

В тот день, когда Исидору стало совсем плохо, в Савельево, как какое-то неразгаданное знамение, въехала машина небесно-голубого цвета. И остановилась на берегу Туманного озера.

Авельев помог Карине спуститься в лодку. Они переправились на другой берег и уже вскоре поднимались по широкой лестнице к дому. Наконец оба ступили на площадку перед входом. Карина осмотрелась. Это был старинный особняк. Трава пробивалась сквозь каменные плиты лестницы, потемневшие колонны и растрескавшееся дерево оконных рам выдавали его возраст. Но дом был прекрасен. Она знала цену этим невесомым пропорциям, неподвластным времени. Авельев повернул ключ в почерневшем замке и легко открыл на вид крепко вросшие друг в друга двери. Пригласил Карину войти. Она помедлила и шагнула внутрь.

Когда Карина пересекла порог, она почувствовала почти такую же разницу, как если бы из воздуха переместилась в воду. Здесь, в полумраке первого этажа, была другая плотность мира. Карина с удивлением посмотрела на вошедшего вслед за ней Авельева.

– Чувствуешь, какой воздух? – перейдя на «ты» и легко на словах сократив дистанцию, спросил он. – Эти двери не открывали с прошлого века.

Карина осмотрелась, вдумываясь в смысл его слов. Дом был старым, в нем явно никто не жил, но внутри не было ни пыли, ни грязи, ни мертвого запаха нежилого помещения. Конечно, свежеиспеченным хлебом здесь не пахло, но было похоже на то, что перед их приездом в этих покоях основательно прибрались. Тем временем Авельев пересек зал и остановился у лестницы.

– Пойдем, – он протянул руку Карине.

Вместе они поднялись по отполированным временем мелким и частым ступеням. Лестница заканчивалась площадкой, на стене напротив висела огромная картина, затянутая белой тканью. В этом доме почти все предметы были покрыты светлыми коконами чехлов, а окна плотно завешаны вылинявшими от солнечных лучей портьерами. Под ногами скрипели половицы, по стенам скользили тени. Карина слушала стук собственного сердца, то отстающего, то опережающего звуки их шагов.

Авельев провел ее по нескольким залам и остановился перед дверью. Карина, разглядывая диковинную обстановку, задержалась, и он спокойно ждал, когда она подойдет.

Она поравнялась с ним. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы открыть дверь и вдруг одним движением, нежно, сильно и настойчиво привлек ее к себе. Он все-таки поймал тот момент, когда Карина отвлеклась, и от этого услышал то, что хотел – с ее губ сорвался этот нежный стон растерянности и испуга. Авельев почувствовал, как под тонкой одеждой задрожало ее тело, передавая эту дрожь ему и принимая от него обратно. Его пальцы обхватили ее затылок, он развернул ее к себе, склонился над ней. Задержав дыхание, он медлил перед тем, как прикоснуться к ней губами. Наконец осторожным поцелуем тронул ее ключицу. Он сам не смог сдержать стона, когда вдохнул аромат этих волос, шеи, когда увидел нежную пылающую кожу щеки и полуоткрытые губы. Он дотронулся до них дрожащими пальцами и, мучая себя и ее, медленно приник к ним…

Поцелуй, первый, осторожный… Налившиеся, словно дольки сочных плодов, губы. Нежные, боязливые касания. Они оба тянули время и дразнили друг друга. Эта патока движений была сладостной и мучительной. Но вдруг его объятие окрепло, не в силах сдерживаться, он жадно притянул ее к себе, раздвинул ее губы и погрузился в их воспаленную, жаркую и влажную плоть. Острая боль наслаждения захватила обоих…

– Внимание, произвел посадку рейс номер 1746 Москва-Париж. Встречающим просьба пройти в левое крыло… Ladies and Gentlemen, flight number 1746…

Майя сидела в переполненном кафе, на втором этаже аэропорта. Вокруг во все стороны сновали пассажиры, их чемоданы сталкивались, дорожные сумки хрустели колесами по замусоренному полу. Обстановка была напряженной. Как ни старалось большинство отъезжающих сохранять невозмутимость, озабоченно перетряхивая багаж, проверяя и перепроверяя паспорта и билеты и всем своим видом подчеркивая заурядность события – подумаешь, девять часов в воздухе, безо всякой опоры под ногами с каким-то совершенно незнакомым человеком за штурвалом – у некоторых получалось неубедительно. Пожилой мужчина в костюме только на первый взгляд расслабленно сидел за столиком в ресторане, коротал время до вылета, в ус не дул и читал газету. На самом деле меньше чем за полчаса он в одиночку разделался с бутылкой красного и, если присмотреться, все те же полчаса держал газету в одном положении, так и не перевернув страницы.