Этери Чаландзия - Архитектор снов

Она с плохо скрываемым бешенством заявила, что месяц назад из их проклятого журнала уже приходили и брали у нее интервью, а потом переврали ее слова, напечатали какую-то муру, украли снимки и поставили в материал ее портрет, хотя она была категорически против. Под аккомпанемент этого обличительного монолога Зис доехал до Савельево, припарковался и устроился поудобнее, вытянув длинные ноги в открытое окно. Ему было что послушать, поскольку разгневанная Майя говорила вдохновенно и без умолку. Она долго не давала вставить несчастной журналистке ни слова, а когда, наконец, замолчала, выяснилось, что звонили совсем из другого журнала и по рекомендации Карины, ее сестры.

Майя почесала нос и, как ни в чем не бывало, заявила, что лучше договориться обо всем вначале, чтобы не расстраиваться потом. Были с ней согласны на другом конце провода или нет – Зис не понял, но Майя уже выдохлась, на скорую руку распрощалась со своей нечаянной жертвой и, израсходовав приличную порцию яда, отлично отработала всю съемку. Вечером, правда, она опять завелась по какому-то ничтожному поводу, но Зис только ухмылялся, он чувствовал, что скандалистке было стыдно…

Все еще улыбаясь, Зис раскладывал пробные фотографии в одном ему понятном порядке, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он присмотрелся. Провел рукой по сверкающей поверхности. Подул на нее. Оглянулся на Майю, не ее ли это проделки? Но она продолжала увлеченно возиться со своей одеждой. Зис вновь склонился над столом, взял лупу и придвинул пониже лампу.

– Ты смотрела снимки? – спросил он Майю.

Тишина.

– Майя! – Зис повысил голос.

– А? Чего? – она подняла на него отсутствующий взгляд.

– Ты сама смотрела фотографии?

– Нет. А что? Ребята отдавали конверт, сказали, все в порядке, качество отличное, съемка хорошая.

Зис взял один снимок и протянул его Майе. Она взглянула на него, на Зиса, опять на фотографию и вернулась к своему разошедшемуся шву.

– Ну и что? – спросила она. Зис поднял брови.

– А ты не видишь?

Она пожала плечами. Похоже, то, что она увидела, не произвело на нее никакого впечатления. Зис положил снимок обратно на стол под лампу. Он внимательно рассматривал изображение, напечатанное на глянцевой бумаге.

– Дом, как дом, обычная съемка… – пробормотал он. – Ты хозяев помнишь?

Майя подняла глаза к потолку.

– Ну да, – отозвалась она. – Пожилая пара. Кирилл Петрович, совсем старичок, отставной военный, каким-то архивом заведует в деревне. Чаем нас поил, еще сердился, что жена в подвал не сходила – у них было варенье из каких-то цветов.

– Не понимаю… А диск есть?

– Какой диск, мы снимали на пленку, – она сощурилась, глядя на склонившегося над столом Зиса. – Не понимаю, чего ты так завелся? Наверняка грязь какая-нибудь.

– Да нет, не похоже…

На фотографиях был изображен скромный, опрятный дом. Обстановка в духе пятидесятых, светлые чехлы на креслах, зеленый абажур, партийные многотомники, растянутые патриотической гармонью на полках вдоль стены, и хозяева, пожилая женщина в платье с белым воротничком и старик. Тот самый, из сторожки.

Ни Майя, ни Зис, не могли знать о том, что произошло накануне грозы в маленьком домике на краю деревни. Внимание Зиса привлекло другое – тонкие и светлые, словно дым, контуры ладоней, которые проступали на поверхности снимков. Выглядели они так, будто кто-то пытался продавить и прорвать невидимую преграду, отделяющую одно пространство от другого и выбраться по эту сторону, в остывающий воздух вечернего дня. Несмотря на эфемерность, изображение было четким и ясным. Майя пожала плечами.

– Ерунда какая-то.

От напряжения у Зиса и правда заболели глаза. Он отступил от стола.

– Надо посмотреть пленки. Пойдем, я кофе сварю.

– Какой кофе на ночь глядя? – проворчала Майя.

Она выдернула из кармана сигарету и направилась в сторону кухни. Зис посмотрел в окно. Солнце село. От него осталась только узкая розовая полоска у самого горизонта. Зис встряхнул головой, размял руками затекшую шею. Непонятное беспокойство наползало, как тень из углов.

Если бы он сейчас присмотрелся к снимкам, то увидел бы, как на одном из них стало появляться изображение лица. Оно все явственней проступало на глянцевой поверхности, но в последний момент, когда, казалось, уже можно будет разглядеть черты, за дверью студии раздался дикий грохот. Зис обернулся. Изображение на фотографии исчезло. Как будто сквозняком сдуло легкий дым, собравшийся в накуренном помещении. Зис вздохнул.

– И что на этот раз? Холодильник? – проворчал он, направляясь на кухню.

Валериан Филиппович всегда считал, что пострадал за любовь. Всю свою жизнь он посвятил фотографии и женщинам. Фотоаппарат у него всегда был один, старая «Лейка», количество женщин затруднился бы подсчитать даже сам Господь Бог. Однажды, когда они с Зисом крепко выпили, он на спор составил список соблазненных красоток и полез в драку с младшим товарищем, справедливо усомнившимся в подобных возможностях мужского организма и рассудка. Протрезвев и обработав небольшой синяк на затылке собутыльника– результат физического аргумента в пользу своих сексуальных возможностей, Филиппыч еще раз просмотрел тот список. Еще месяц он пытался вспомнить, кто такие были эти «Манька с Заречной» и «Варечка с лифчиком». Зис ходил, похохатывая и потирая свой синяк.

Однако лет тридцать назад, когда Филиппыча выкинули из дома на улицу, было не до смеха. Он, как истинный ценитель и глубоко порядочный человек, любил всех своих подруг, даже если не помнил их по именам. Любил и фотографировал. Иногда фотографировал обнаженными. Он никогда не дал бы ходу ни одному из бережно сохраняемых снимков, но одну из его «лебедиц» угораздило выскочить замуж за амбициозного чиновничка. Тот, словно безмозглый малек в теплые воды, стремился к вершинам власти, и неизвестно как, но выведал опасную для безупречной биографии будущего руководителя тайну связи своей непутевой жены и какого-то фотографа-любителя. После этого его правые и левые руки навестили Филиппыча. Самого ухажера избили, квартиру перевернули, а чтобы акция приобрела необратимый характер – облили все бензином и подожгли.

Чиновника позже все равно взяли на каких-то ничтожных, но дерзких аферах, а Филиппыч еще много лет не мог привыкнуть к тому, что оказался в эпицентре таких больших дел. Времени на обдумывание у него с тех пор было предостаточно – он кое-как устроился дворником в старый двор в центре города, мел, скреб и чистил отведенный ему кусок улицы, а вечерами с невыразимым удовольствием устраивался за столом и раскрывал альбом со своим бесценным архивом ню. В такие минуты Филиппыч по праву считал себя победителем, а не побежденным.