Эдуардо Мендоса - Город чудес

– Ну что, убедились? К чему эта излишняя суета? – мягко попенял им Онофре.

Они не заметили, как на его лбу выступили капельки пота, схватили бедного капеллана, волоком вытащили из церкви и поставили перед Сикартом.

– Побережье свободно от мавров, – сообщили они, – но мы привели к тебе капеллана, чтобы он собственноручно подтвердил этот факт!

Сикарт повернулся к капеллану.

– Ты знаешь, кто я такой? – спросил он.

– Да, сеньор, – ответил капеллан тоненьким, срывающимся от волнения голосом.

– Тогда скажи мне правду, кто в церкви?

– Только этот мальчик.

– Можешь поклясться Богом?

– Клянусь Господом Богом нашим и всеми святыми.

– А Одон Мостаса?

– Он со всей бандой ждет на площади Дель-Рей.

– Почему на площади Дель-Рей?

– Так распорядился Онофре Боувила.

– Хорошо, – сказал Сикарт и отвернулся от капеллана.

Вместо уверенности этот диалог заронил в его душу еще большие сомнения. Накануне он провел бессонную ночь: все раскидывал умом, как ему поступить, но так ничего и не надумал, что отнюдь не прибавило ему душевного равновесия. Сейчас наступил переломный момент в его судьбе – он стоял на перепутье: с одной стороны, ему хотелось договориться с Онофре Боувилой, чтобы иметь возможность восстановить status quo, с другой, все его существо восставало против переговоров – он был бойцом по натуре, и вероятность легкой победы ослепляла его разум. «Что мне стоит послать людей на площадь Дель-Рей и перебить всех приспешников Одона Мостасы, да в придачу и самого главаря? А я меж тем мог бы разобраться с этим Боувилой: вот он стоит передо мной, кроткий, как цыпленочек, – один выстрел, и с ним покончено. Затем мы бы в несколько минут выбили врагов из города, и Барселона была бы целиком в наших руках». Эти мысли сталкивались в жестокой схватке, противоречили друг другу и приводили его в полное замешательство, парализуя волю. Его подручный попытался вывести Сикарта из ступора и побудить к принятию решения.

– Давай шевелись. Чего ты ждешь? – сказал он ему.

Это был тот самый Боищ, в чьей верности он так сильно сомневался. Тотчас все то, что он передумал за долгую ночь и что казалось ему таким убедительным, рассеялось, словно кошмарный сон.

– Как только я зайду в церковь, оставь у входа трех человек, а с остальными иди на площадь Дель-Рей, – приказал он Боищу. – Там ждут люди Одона Мостасы. Разберись с ними. Понял? Да так, чтобы никого не осталось в живых. Я скоро к вам присоединюсь.

Когда Жоан Сикарт решился переступить порог церкви Святого Северо, солнце уже взошло. Церковь представляла собой небольшую по размерам постройку в стиле барокко. «Здесь я быстро с ним разделаюсь, – думал Сикарт, – так мы одним махом положим конец всем этим глупым и опасным раздорам. Как только он подставится под выстрел, я его прикончу. Правда, я гарантировал ему безопасность, а он, в свою очередь, пока держал данное мне слово, но скажите на милость, с каких это пор меня стали интересовать вопросы чести? – убеждал он себя. – Всю жизнь только тем и занимался, что нагло обманывал людей, а теперь вдруг меня одолела совестливость». Из-за полумрака, царившего в церкви, он в течение нескольких мгновений не видел очертания предметов, однако услышал голос Онофре Боувилы, доносившийся со стороны алтаря.

– Иди сюда, Сикарт. Я здесь. Тебе нечего бояться, – звал голос.

Сикарт почувствовал, как по спине пробежал озноб. «Это все равно, что убить собственного сына», – промелькнула мысль. Привыкнув к полумраку, он прошел между двумя рядами скамеек. Левая рука, засунутая в карман брюк, судорожно сжимала оружие. Это был один из тех маленьких пистолетов, которые рассчитаны только на один выстрел и из которых можно стрелять лишь в упор. Их производили в Чехии, а в Испании они были почти неизвестны, поэтому Сикарт сильно надеялся на неосведомленность своего противника. Онофре Боувила вряд ли догадается, что спрятано у него в кармане брюк, и в этом случае он сможет убить его, подойдя поближе. Точно такой же пистолет, но отделанный серебром с инкрустацией из бриллиантов и сапфиров, был подарен императором Францем-Иосифом [49]своей жене, императрице Елизавете. Чтобы не оскорблять деликатных чувств ее императорского величества, – в то время не было принято дарить огнестрельное оружие женщинам, тем более дамам столь благородного происхождения, – оружейники, по поручению императора, придали пистолету форму ключа.

– Никто не должен видеть у тебя этот пистолет, – предупредил император свою жену, – но на всякий случай всегда носи его в сумочке. Наше время изобилует покушениями, и я немного опасаюсь как за твою жизнь, так и за жизнь наших детей, – прошептал он.

Она не удосужилась оценить по достоинству этот знак заботливости: императрица не любила мужа, относилась к нему с явным презрением и даже на официальных приемах и церемониях распространяла вокруг себя столько холода, сколько могла из себя выдавить, то есть – много. В то роковое утро 10 сентября 1898 года, когда, находясь в Женеве, императрица прогуливалась по набережной Монблан в ожидании посадки на пароход, у нее был с собой пистолет. Она послушалась-таки мужа и положила пистолет в сумочку, но это не спасло ее от гибели – она была убита неким Луиджи Лучени. Сначала убийца в течение двух дней караулил свою жертву у дверей гостиницы, однако безуспешно. Поскольку ему нечем было заплатить за кинжал, стоивший в то время двенадцать швейцарских франков, он сам соорудил его из латуни. Накануне императрица посетила баронессу Ротшильд, чтобы полюбоваться экзотическими птицами и гребенчатыми дикобразами, привезенными специально для нее с острова Ява. Елизавета погибла, когда ей был семьдесят один год, не утратив и в этом возрасте стройность фигуры и необыкновенную красоту, оставшись в памяти людей воплощением той элегантности и чувства собственного достоинства, которые в то время еще сохранялись в Европе. Ей нравилось сочинять элегические стихи. Ее сын покончил жизнь самоубийством, ее шурин, император Мексики Максимилиан, был расстрелян, сестра погибла при пожаре в Париже, племянник, король Людовик II Баварский, последние годы жизни прозябал в сумасшедшем доме, а спустя двенадцать лет ее убийца тоже покончил с собой в Женеве, где отбывал пожизненное заключение. Луиджи Лучени родился в Париже, но вырос в Парме. Если бы императрица Сиси, как ее любовно называли подданные, успела прибегнуть к оружию, подаренному ей императором, прежде своего палача, она смогла бы избежать гибели – у нее был этот шанс, потому что перед тем, как обрушить на нее свой роковой удар, Луиджи на несколько секунд замешкался. Императрица и сопровождавшая ее графиня Штарай прикрывались от солнца зонтиками, и убийце пришлось заглянуть поочередно под каждый из них, чтобы не совершить ошибки, которая сделала бы его посмешищем в глазах потомков. При этом он бормотал: Scusate, signera, извините, синьора. Однако в тот момент императрица наверняка не вспомнила о пистолете в сумочке, а может быть, решила забыть о нем намеренно, поскольку всегда утверждала, что устала от жизни. Меня безмерно утомляет эта тяжелая ноша под названием жизнь, – писала она незадолго до смерти своей дочери, – я поминутно испытываю физическую боль и, будь у меня выбор, предпочла бы умереть. Другую руку, в которой не было пистолета, Сикарт старался держать на виду и протягивал ее Онофре Боувиле, будто бы для рукопожатия. Но все его ухищрения оказались напрасными: Онофре не стал тратить время на выяснения, зачем его противник прячет руку в кармане, и, когда тот подошел к нему вплотную, упал на колени и закричал: