Колин Таброн - К последнему городу

Но вот он разрушил плотину, ожидая наводнения, а вместо него вылилась всего лишь тонкая струйка песка.

Он добавил:

– Как я могу писать о Жозиан? Я и сам не знаю, как к ней относился. Я даже не знаю, чего ждет от меня Луи.

– Он ждет от тебя всего лишь один абзац! Неужели ты даже этого не можешь сделать? – Ее вдруг охватил гнев. Это случалось так редко, что она тут же пришла в себя и заговорила спокойнее: – Ты слишком многого пытаешься добиться, Роберт, в этом все дело. Ну почему ты должен чувствовать нечто особенное, нечто важное? – Она стояла, небрежно засунув руки в карманы куртки, но ее глаза сверкали. – Просто сделай что-нибудь обычное!

Ей было больно разрывать его на части, втаптывать в твердую землю. Ему всегда казалось, что все вокруг гораздо серьезнее, чем это было на самом деле.

И он считал, что в людях заложено намного больше, чем есть на самом деле (она сама не раз страдала от этой его идеи). Он не хотел принимать, что часто жизнь сама по себе очень мала и незначительна или что смерть может быть бессмысленной.

Его голос слегка дрогнул:

– Я не смог ее понять.

– Очень может быть, что в ней и не было ничего такого, что обязательно нужно было понимать.

Он подумал, не ревнует ли Камилла, но решил, что нет: она просто пытается ему что-то сказать.

Она сказала более спокойно:

– Ты пытаешься придать Жозиан больше значения только потому, что она мертва. Если ты чего-то не понимаешь, ты пытаешься возвести это в ранг тайны.

Но она постепенно успокаивалась, и в ее голосе стало звучать нечто, похожее на любовь. Она знала, как он боится исчезновений, боится с тех пор, как умерли его родители. Смерть всегда означала только одно – уход.

Он не нашел что ей ответить, и они быстрее пошли по извивающейся тропе. Джунгли были все пронизаны солнечными лучами, под ногами вдруг обозначились неровные ступени.

Спустя некоторое время Роберт сказал:

– Когда я видел Жозиан в последний раз, она была без сознания. Я не знал, что делать, и просто посидел рядом с ней. Заметив розовато-лиловые вены, проступившие на ее веках, я попытался запомнить это, на случай если потом мне понадобится… – Роберт быстро посмотрел на жену. – Ты бы никогда так не сделала.

Нет, подумал он, Камилла была совсем другим человеком. Он считал, что она принадлежит к более ранней и гораздо более правильной форме жизни, а он, Роберт, по сравнению с ней был просто мутантом. Ее здравый взгляд на жизнь казался ему даже немного таинственным. Ему пришлось бы потратить всю жизнь, чтобы прийти в такое состояние, в котором она родилась.

– Ну, я же не писатель, – сказала она. – У меня плохое воображение.

– Но ты хорошо ощущаешь, что правильно, а что нет. Ты ощущаешь все правильно. – За это он ее и любил.

– Не всегда, – сказала она.

– Кажется, ты презирала Жозиан, но когда ты в последний раз вернулась от нее, ты выглядела несчастной.

– Мне стало ее жалко. Она не смогла добиться в жизни того, чего хотела, – Камилла вспомнила, что Жозиан сказала о мужчинах. – И ей было очень больно.

Нет, подумала она, я не ощущаю, что хорошо, а что плохо. Я чувствовала, как в Жозиан умирает женщина, спрятанная во мне, как будто она забирает с собой часть меня самой. Даже мою способность любить.

Она не могла сказать этого Роберту – по крайней мере, сейчас не могла, – но так и не прожитая до конца жизнь Жозиан разбудила в ее жизни какое-то эхо – ускользающий, искаженный звук, который она еще не успела впитать в себя.

Роберт сказал:

– Иногда мне казалось, что на самом деле ее здесь не было.

Его колено снова начало пульсировать. Ему вдруг пришло в голову, что эта боль все уродовала и затуманивала.

– Не идеализируй ее. – Казалось, Камилла обращается скорее к себе, чем к нему. – Не разрушай воспоминания о ней. Просто напиши что-нибудь о ней. Как раз то, что хочет Луи: девушка на лошади.

– Попробую, – отозвался он.

Солнце склонилось к горизонту и исчезло за джунглями, тени от листьев на тропе пропали. Они не знали, закончили ли погонщики свою печальную работу и когда они все снова двинутся в путь. В лесу закричали птицы. Камилла и Роберт внезапно подумали, что дома, в Англии, все это отодвинется от них далеко-далеко и превратится в обычный ночной кошмар и что жизнь вернется на круги своя. Но точно ли так случится, они не знали.

Вскоре последние солнечные лучи покинули вершины деревьев, и джунгли заполнила тишина. Они пересекли речку по мосту инков – он так зарос, что они с трудом его нашли, – и оказались на открытом, очищенном от леса участке земли. То тут, то там в земле виднелись глубокие провалы или насыпи странной формы, так что Роберт уже подумал о том, не под землей ли расположен весь Вилкабамба, как заброшенное кладбище. Их ноги неслышно ступали по сухой земле. Камилла и Роберт были одни. Кое-где огромные деревья оплетали груды камней своими корнями, похожими на белых змей.

Потом они поняли наконец, что идут по городу. Он взрывал поверхность странной геометрией террас и улиц. Но все четкие, ровные формы были теперь разрушены ползучими растениями, которые расшатали камни в стенах и оставили под ногами груды сухих веток и стеблей.

Камилла отпустила Роберта побродить по городу одного, а сама села, прислонившись спиной к валуну, и стала слушать цикад. Ее ноги и руки слегка ныли, а тело дрожало, как перед отложенной операцией.

Но Вилкабамба никогда не возродится во всем блеске своих дворцов и улиц, как когда-то весело думал Роберт. Нет, он бродил там, где в земле гнили останки города. В этих развалинах не было ни силы, ни богатства. Покрытые мхом руины, казалось, уже наполовину стали землей. То тут, то там в стенах виднелись дверные проемы, ниши или отверстия фонтанов. Но больше ничего не было. Город осел под огромной тяжестью леса.

И все же он без труда узнавал форму и предназначение тех или иных строений, это узнавание причиняло ему старую боль: площадки и возвышенности для церемоний, места для отдыха, храмы и огромный ритуальный камень. У него даже возникло такое чувство, что это его собственная слабость мешает ему наслаждаться этим городом, что хорошо знакомые формы, которые восхищали его две недели назад в Чокекиро, по-прежнему ярко блестят здесь, в этих джунглях, и все дело только в нем – это он сам потускнел.

Теперь у него сильно болела уже вся нога, и он оперся на свои палки, как на костыли. Голова кружилась. Где же на самом деле Вилкабамба? Неужели это он и есть? Не существует надписей, которые бы увековечили его. Он должен был остаться в памяти людей, живших здесь, но не осталось никого, кто бы помнил о нем.

Погрузившись в непонятный транс, Роберт оставил свой блокнот под деревом и забыл вернуться и забрать его.