Джонатан Кэрролл - Деревянное море

Так вот, в то утро напротив моего дома стоял в точности такой же черный «ягуар», как у моего отца. Я смотрел на него, погружаясь в воспоминания. Но у меня была куча дел, поэтому я только показал на него Джи-Джи и сказал:

— Прямо как отцовский «яг», а?

— Это и есть отцовский «яг», приятель. Я сам видел, как отец из него выходил.

Прежде чем я нашел слова для ответа, мимо медленно проехал травянисто-зеленый «студебеккер-аванти». За рулем сидела женщина. В кабине царил полумрак, но я все же разглядел ее силуэт, который мне показался знакомым. Я уже лет двадцать как не видел «аванти». Этот выглядел так, как будто прибыл сюда прямехонько из магазина.

По тротуару в нашу сторону, сутулясь, брели два подростка. Обоим лет по шестнадцать, волосы до плеч, одеты в мешковатую одежду, всю в цветастых разводах. Хиппи, отставшие от жизни лет этак на тридцать. Поравнявшись с нашей верандой, оба приветствовали нас символическими знаками мира и сказали:

— Привет, Маккейб!

Джи-Джи и я в один голос им ответили. Посмотрели друг на друга. Хиппи тоже переглянулись, но, не останавливаясь, поплелись дальше, как обкурившиеся персонажи из комикса Р. Крамба. Улыбнувшись вслед этим ходячим анахронизмам, я вдруг вспомнил, что знаком с ними, знаю даже их имена.

— Никак это Элдрич и Бенсон?

— Именно, братишка.

— Но как такое возможно?

Голос Джи-Джи был исполнен сарказма.

— Ну, давай с минуту обо всем этом поразмыслим. Напротив, через улицу — отцовский «ягуар». Элдрич и Бенсон прошли мимо. Проехала Андреа Шницлер в своем «аванти»…

— Так это была Андреа?

— Именно, братишка.

Мой отец умер. Энди Элдрич погиб тридцать лет назад во Вьетнаме. Андреа Шницлер уехала из Крейнс-Вью еще до окончания школы и как в воду канула. У ее отца был зеленый «аванти». Мы, бывало, обсуждали — что бы лучше поиметь: Андреа или ее машину.

— Выходит, теперь снова шестидесятые? Мы вернулись в шестидесятые?

— Ага.

Я показал большим пальцем на дом:

— Но там, внутри, Паулина и Магда, они…

— Разумеется, внутри, в доме… А снаружи у нас шестидесятые. Добро пожаловать в мой мир.

Он подпрыгнул и уселся на деревянных перилах веранды.

Не успел я и рта раскрыть, как в доме напротив хлопнула дверь. Мой отец прошел по дорожке к машине. Ему снова было около сорока, волосы еще оставались. На нем был бежевый летний костюм — я помню, мы его вместе покупали. Он всегда ходил на работу в костюме, всегда в галстуке. Галстуки он предпочитал одноцветные — черные или темно-бордовые. Всяких там полосок или сумасшедших рисунков не терпел. Как-то я подарил ему на день рождения галстук по рисунку Питера Макса — разноцветные фосфоресцирующие слоники и космические ракеты. Он покорно его надел, чтобы меня не огорчать, но было очевидно, что ему это невыносимо. Он одевался так, чтобы быть незаметным, словно чем меньше он выделяется, тем лучше. В возрасте Джи-Джи я любил отца, но не очень-то уважал. Мы с ним обитали на разных планетах, хотя и под одной крышей.

Это было в шестидесятых. На своих джинсовых куртках мы носили значки с призывом (идиотским): «Не доверяй тем, кому больше тридцати». Имелись в виду все, у кого постоянная работа, кто носит костюм, покупает дом в кредит, кто верит в Систему… Я не стал хиппи, потому что моими коньками были насилие, эгоизм, запугивание. Пацифизм лишил бы мою жизнь удовольствий и головокружительных возможностей. Но мне нравились наркотики и свободная любовь — важнейшие составляющие молодежного движения. Что в геометрической прогрессии ухудшало мои отношения с отцом. Только позднее, побывав во Вьетнаме, где на моих глазах ребятам вроде Энди Элдрича отрывало головы, я понял, сколь многое из того, чем жил и во что верил мой отец, было правильно.

Когда «ягуар» проезжал мимо нас, Джи-Джи крикнул:

— Эй, пап! Я здесь!

Но водитель, человек, которого я самолично похоронил, даже не взглянул в нашу сторону, хотя это точно был он — отец. Живой, как прежде.

Мы смотрели вслед машине, пока та не скрылась из виду.

— Что это за чертовщина? — спросил я, повернувшись к мальчишке.

— Я так думаю, кто-то тут нам поднасрал. Астопел или кто другой из его компании.

— И зачем?

Он вытащил из пачки сигарету, закурил.

— А затем, что им надо, чтобы Фрэнни Маккейб что-то для них сделал. Тебе на это отпущена одна неделя. Но почему-то они не могут тебе сказать, что именно ты должен делать. Ну, они и начали с намеков — возвращение похороненного пса, перо, опустевший дом Скьяво…

— И татуировка Паулины — ведь это было изображение того же самого пера. Но теперь и оно исчезло. Погоди-ка, у нее в руке была газета. Она, наверно, выходила сюда этим утром, когда все снаружи менялось!

Он кивнул, выпустив кольцо дыма.

— А это точно соответствует тому, что я думаю. Намеки на тебя не подействовали. Того, что им надо, ты не сделал. По-моему, они ужасно огорчились и доставили сюда меня, чтобы я тебе помог. Если Фрэнни-взрослому это не под силу, доставим Фрэнни-малого. Но из этого тоже ничего не получилось, и тогда они зашвырнули нас обоих в будущее.

Я взял у него сигарету, затянулся, вернул ее младшему.

— Кто такие они ?

— Понятия не имею. Вопрос на сто тысяч долларов. Но это почти не имеет значения. Мы знаем, как они сильны. Тасуют время, как хотят, куски нашей жизни и все остальное. Но заставить тебя сделать то, что им нужно, пока еще не смогли. Получается, они не всесильны. Будь они Господом Богом, просто бы сказали: «Сделай то-то!» А они ничего такого не говорят, потому что не могут.

— Может, они какие-нибудь мелкие божки, — пробормотал я, размышляя вслух.

Он загасил окурок о подошву ботинка и швырнул в хризантемы Магды.

— Мелкие божки, вот это в точку. Но погляди вокруг, они тут сильно поднасрали! Ты побывал в будущем и должен был вернуться в свое время. А вместо этого ты оказался в своем и в моем одновременно.

— Джи-Джи! Ты где? — донесся до нас из дома голос Паулины.

Он соскочил с перил и подошел к двери.

— Как ты догадался? — спросил я, схватив его за руку.

Он высвободил руку. Впервые за все время голос его зазвучал мягко и уязвимо:

— Ничего другого просто не пришло в голову. Думаешь, я прав?

— Похоже, да. Он воодушевленно засиял, придвинулся ко мне поближе, чтобы поделиться очередным своим озарением:

— Знаешь что? По-моему, они меня сюда доставили, потому что ты в одиночку не сможешь сделать то, чего они от тебя ждут. Я тебе нужен, иначе ничего у тебя не выйдет.

— Зачем бы это ты мне мог понадобиться? — спросил я, пожалуй, слишком громко.

И в мгновение ока все вернулось назад — голос, хулиганские манеры:

— Потому что ты стал ручным, господин начальник Маккейб. Вытираешь личико мягонькими розовыми полотенчиками и даже не замечаешь этого — привык. Зато я, как и прежде, — пещерная версия Фрэнни Маккейба. Утираюсь чем попало и ссу из окна. Раскачиваюсь на лианах в диких джунглях. Охочусь с дубиной в вельде.