Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц

– Да нет, он хороший. Просто я его действительно жестоко кинула.

Девица, видимо, большая оригиналка, подумал я, и вновь спросил:

– А как вы его кинули, если не секрет?

– Секрет. А вам что, поговорить не с кем? Звоните в два часа ночи.

– А про негров это тоже, того…

– Не знаю, что там про негров он написал, но мне давно уже пора спать. До свидания.

– Шарлотта! Айн момент, – мне стало грустно от мысли, что сейчас я опять останусь совсем-совсем один посреди темного ночного города. – Можно я когда-нибудь вам еще раз позвоню?

– Позвоните? Ну, не знаю.

– Ну пожалуйста! Я очень порядочный человек. (А не соврал ли я? – подумалось мне здесь.)

– До свидания, порядочный человек.

– Спасибо. Спокойной ночи, – пролепетал я, повесил трубку и пошел ловить такси.

Проспавшись, с обеда и до самого вечера я ходил по городу, искал, но телефонной будки, в которой на стене был написан тот телефон, так и не нашел.

А была ли девочка, подумал я тогда, была ли Шарлотта?

Один наш общий знакомый, вернувшийся из Европы, привез мне дискету с длиннющим посланием от Семена.

Сам Семен как будто сквозь землю провалился: сколько я ни пытался на него выйти через Интернет или по телефону – бесполезно. Знакомый, который привез мне дискету, сказал, что Сэм неожиданно для всех уехал не то в Канаду, не то в Латинскую Америку. Вроде как у него появились проблемы с германской полицией или с местной мафией, или с теми и другими сразу. Короче, обычные для Семена запутанные денежные дела.

Я отпросился с работы и дома, засев за компьютер, открыл дискету.

«Привет, Глеб!

Пишу тебе из где находится пансионат для таких, как я, талантливых нищебродов.

Извини за кондовый канцелярский язык моих писем и за мою всегдашнюю патетику – сам знаешь, хорошо писать в этой жизни я умею только справки о помиловании.

Скажу тебе сразу, Запад полностью разочаровал меня как художника. Возвращаться я, конечно же, не собираюсь, но что касается хваленого свободного искусства, то…

Ну, во-первых, никакой свободы творчества здесь давно уже нет. Я ожидал увидеть людей независимых и гордых своим призванием, истинных интеллектуалов, что называется, впитавших знание мировой культуры с молоком матери. А столкнулся с художниками, зависимыми от государства и того, что о них скажут или напишут в газетах, гораздо в большей степени, чем у нас в России.

Они живут и творят в рамках очень тесного мира, определенного рынком и господствующей идеологией (причем не только художественной, но и политической!). Увы, роль художника здесь декоративна, а звание творца весьма условно.

На Западе давно уже никто не ставит по-настоящему революционных целей и задач, как это делали титаны Ренессанса или модерна начала века. В их искусстве все расписано, нормировано, разложено по полочкам, просчитано и направлено только на коммерческий успех.

Никогда еще западный художник не был так зависим от мнения, вкусов и желания публики, богатых меценатов и покупателей, как сегодня.

Из всего русского искусства признается только опыт художников, работавших еще в дореволюционные годы, то есть супрематизм Малевича, конструктивизм Татлина, абстракционизм Кандинского.

Что касается эстетических ценностей, то здесь сложилась ситуация, когда государственные субсидии даются под диктовку очень ограниченной горстки критиков, тесно связанных с такими же кругами в печати, органах политической власти и пр.

Это сильно напоминает некий тайный масонский орден, мафиозный клан, и действуют они практически так же, как у нас в советские годы работали всевозможные творческие союзы, закрытые партийные кормушки, цензурные комитеты.

Никакой честной творческой конкурентной борьбы, никакого естественного духа соревновательности на Западе давно уже нет. Теория бесконфликтности и прикормленного государством чистого искусства, забытая в России, обрела здесь вторую родину. Если хочешь реализоваться как художник, нужно, как Гоген, ехать искать свою Полинезию…

Ну да ладно, так было всегда, зло, равно как и пошлость с банальностью, только меняет форму своего присутствия в мире.

Теперь о том, что я накопал для тебя в библиотеках об Одноногом Монахе. Еще раз, блин, прошу прощения за сумбурность и путаность моего послания (видишь, какой я здесь стал вежливый, МАТЬ ТВОЮ!), но пришлось перелопатить ХЕРОВУ КУЧУ литературы, поэтому, сам понимаешь, было не до красивостей стиля. Думаю, и для тебя главное – сама информация.

Оказывается, здесь, в Европе, легенды об Одноногом Монахе знают гораздо лучше, чем у нас. Эти истории, особенно в прошлом веке, даже принесли некоторую славу городу Волопуйску и, возможно, когда-нибудь сделают его местом паломничества особо продвинутых туристов-интеллектуалов.

Исследователям восточно-европейского фольклора известны по крайней мере две попытки великих людей обессмертить Одноногого Монаха в своих произведениях. Это незаконченная поэма Гете и найденные в архиве Вагнера черновики и наброски оперы с одноименным названием «Одноногий Монах».

Гете не смог закончить поэму по причине, как он сам признавался в беседах с Эккерманом, удивительной сопротивляемости материала. Так тяжело у него шла работа только над «Фаустом», и сил на еще один такой же титанический рывок у него уже не было.

Вагнеру же закончить его оперу помешала естественная смерть. Но в одном из писем к Фридриху Ницше он с восторгом писал, что, несмотря на смертельную усталость, какую приносит ему работа над оперой, она станет одним из самых лучших его созданий, наряду с «Валькирией», «Гибелью богов» и «Парсифалем».

Я уже говорил тебе, что личность Одноногого Монаха, так же как, например, личность доктора Фауста или Нострадамуса, является полуреальной, полумифической. Существует, впрочем, несколько его жизнеописаний. Одно из них звучит так.

Одноногий Монах (настоящее имя его не сохранилось) был самым талантливым в XIV веке специалистом в области врачевания и бальзамирования. Из монастырей всей средневековой Европы к нему спешили гонцы, если где-нибудь заболевал или умирал известный и уважаемый в европейском мире человек.

Левую ногу он потерял из-за гангрены. Она началась у него не то в результате перелома, случившегося где-то в Гималаях, во время миссионерской экспедиции, не то из-за укуса кобры во время Великой африканской экспедиции Святой католической церкви 1320 года, когда были обращены в христианскую веру несколько сотен тысяч чернокожих африканцев (большая часть из которых спустя 13 лет превратилась в носителей самой страшной сатанинской секты, в дальнейшем известной в Европе как „Ву-Ду").