Майкл Фрейн - Шпионы

От моего прежнего смущения не остается и следа, оно отступило перед огромной неразгаданной тайной. Я поглядываю на мать Кита, застенчиво улыбающуюся нам из-под фаты. Непостижимо, в голове не укладывается! Выходит, она взаправду немецкая шпионка! Тут ведь совсем не тот случай, что с маньяком-убийцей мистером Гортом или с квартирантами «Тревинника», входящими в какую-то злокозненную организацию. И не тот, что с другими жителями Тупика, каждый из которых может оказаться убийцей или немецким шпионом. Она-то… немецкая шпионка в прямом смысле слова!..

Мы просматриваем записи в журнале. Получается, она каждый месяц что-то такое проделывает. Что-то, чего ей нельзя пропустить. Явно очень секретное. Что бы это могло быть?

– Она с кем-то встречается, – решаюсь предположить я. – Втихомолку. Время назначается заранее, но иногда тот агент прийти не может, и встречу приходится переносить…

Мой друг глядит на меня и молчит. Я даю волю воображению и чувствую, что сейчас Киту за мной не угнаться.

– А еще, но только реже, происходит что-то другое, – медленно продолжаю я. – Что-то неожиданное, непредсказуемое…

И замечаю, что Кит по-прежнему чуть заметно усмехается. Вовсе он не отстал от меня, наоборот, непонятным образом опередил и просто ждет удобного случая, чтобы меня поддразнить.

– Встречи с иксом, – шепчет он наконец. – Как часто они происходят?

У меня на затылке волосы встают дыбом. По голосу Кита я догадываюсь, что надвигается какая-то жуть, но ума не приложу, что именно.

– Раз в месяц, – беспомощно бормочу я.

Кит Медленно качает головой.

– Да, да, посмотри сам, – упорствую я, – в январе, в феврале…

Он снова отрицательно качает головой:

– Раз в четыре недели.

Не понимаю, куда он клонит.

– Какая разница?

Едва заметно улыбаясь, он ждет, пока я заново просматриваю дневник. Пожалуй, он прав. Каждый месяц иксик появляется чуточку раньше, чем прежде.

– И что из этого?

– А ты посмотри на луну, – шепчет он.

Я листаю дневник с начала, поглядывая на фазу луны возле иксиков. В самом деле, их появление явно связано с лунным календарем. Очередной иксис возникает каждый месяц возле одного и того же знака: закрашенного черным кружочка. Я гляжу на Кита.

– Безлунная ночь, – шепотом подтверждает он. У меня по загривку снова бегут мурашки. Теперь я так же отчетливо, как и мой друг, представляю себе возможный ход событий: самолет без опознавательных огней садится на площадку для гольфа, в кромешной тьме на землю бесшумно опускается парашютист…

Я листаю странички дневника. Последний иксик поставлен две ночи назад. Очередь следующего наступит через двадцать шесть дней. И больше – ничего. Ни иксов, ни восклицательных знаков.

Значит, последняя встреча была в безлунную ночь…

Внезапно весь дом наполняется затейливым волшебным перезвоном. Это одновременно бьют трое часов.

При первых же звуках мы подскакиваем на месте, швыряем дневник обратно, с грохотом задвигаем ящик и мчимся к двери.

На пороге гостиной стоит мать Кита, не менее пораженная встречей с нами нос к носу, чем мы – столкновением с ней.

– Что вы здесь делаете? – строго спрашивает она.

– Ничего, – отвечает Кит.

– Ничего, – вторю я.

– Вы ничего не вытаскивали из моего стола?

– Нет.

– Нет.

Она видела нас? Поняла, чем мы занимались? Сколько же времени она за нами наблюдала? Каждый из нас троих стоит на своем, не очень понимая, как выходить из положения.

– Странные у вас обоих лица. Отчего бы это?

Мы с Китом переглядываемся. И правда, выражение на наших физиономиях очень странное. Но кто скажет, с какой миной на лице пристало говорить с человеком, который, как нам точно известно, совсем недавно встречался тайком с немецким связным? И потом, нельзя же показывать ей, что мы все знаем.

Она кладет на стол библиотечную книгу, берет другую и, нахмурив брови, мешкает в нерешительности.

– Постой, это же твоя лупа, верно? – спрашивает она. – И зачем здесь фонарик? И зеркало?

– Мы просто играли, – говорит Кит.

– Но ты же знаешь, здесь играть нельзя. Почему вы не идете на улицу?

Кит молча сует лупу в карман. Мы молча возвращаем фонарик и зеркало на место. Кит открывает входную дверь, я оборачиваюсь. С порога гостиной мать Кита по-прежнему внимательно наблюдает за нами; наше поведение интересует ее ничуть не меньше, чем ее поведение – нас.

Все в мире разом переменилось, да так, что невозможно ни вообразить, ни достоверно восстановить в памяти.

Итак, мы, как было велено, играем на улице.

Теперь, глядя назад сквозь коридор лет, я не исключаю, что это был просто очередной поворотный пункт в той истории. Все могло сложиться совсем по-иному, если бы матери Кита не взбрело на ум отправить нас из дому. Мы поднялись бы опять в детскую и там, в безмятежном упорядоченном мирке нормальных игрушек, обсудили бы наше сногсшибательное открытие. Но вне дома у нас есть лишь одно-единственное место, где мы можем разговаривать, не опасаясь, что нас увидят или услышат; однако, чтобы туда попасть, надо пересечь невидимую границу, за которой – другая, никому не известная страна.

Если раздвинуть – надо только знать где – густую растительность, бывшую некогда живой изгородью перед домом мисс Даррант, то под ветками, словно по низкому тоннелю, можно проползти в более просторный тайник, вырубленный нами в самой чащобе. Полом служит голая твердая земля. В тайнике царит зеленый полумрак. Даже дождь почти не проникает сквозь густую листву. Здесь нас не увидит ни одна живая душа. Далеко позади остались фотографии в серебряных рамках и шоколадная паста.

Позапрошлым летом мы разбили здесь базовый лагерь, разрабатывали планы всевозможных экспедиций в африканские джунгли и спасались от канадской конной полиции. Прошлым летом устроили здесь засаду, чтобы наблюдать за птицами. А теперь тут будет штаб куда более серьезной операции.

Кит сидит на земле, скрестив ноги, упершись локтями в колени и обхватив ладонями голову. Я сижу напротив, точно так же скрестив ноги; мелкие прутики колют спину, болтающиеся на паутинках крохотные насекомые путаются в волосах и падают мне за шиворот, но я почти ничего не замечаю. Рот мой, наверно, опять полуоткрыт; я покорно жду указаний Кита: как нам все это понимать и что делать.

Сейчас мне очень трудно восстановить обуревавшие меня в ту минуту чувства, сложные и грандиозные. Более всего, должно быть, меня поражает как раз их грандиозность. После того как многие дни и годы проходили в ничтожных страхах и скуке, в мелких докучливых занятиях и обидах, на нас вдруг сваливается явление большой значимости. Нам доверено, необычайно важное задание. Мы должны защитить нашу родину от врагов. И я понимаю, что при задании такого масштаба неизбежны страшные трудности и мучительные душевные конфликты. Мне приоткрывается глубинная суть вещей, мрачная и печальная.