Анатолий Калинин - Запретная зона

Греков закрыл папку. Он давно уже успел выучить эту статью, которой руководствовались суды, сообразуя меру наказания с мерой подобных преступлений. И никто не вправе был бы сказать, что мера наказания, избранная теперь судом, превышала меру того преступления, которое совершил ЗК Коптев. Не на десять килограммов зерна польстился, за которые по Указу люди тоже отсиживали большие сроки.

Вот и поддайся после этого сочувствию, которое неизвестно каким путем может вдруг прокрасться в сердце. У человека может быть такая биография – и оказывается, это еще не все. Могут быть руки с короткими сильными пальцами, с костяными наростами на коже ладоней, но и этого еще недостаточно, чтобы безошибочно его оценить.

Теперь яснее стало и то, что Автономов вкладывал в слова: «А тебе не мешало бы почитать…» В жизни все не так просто, и Греков уже не раз замечал у Автономова этот зоркий взгляд на людей, который помогал ему быстрее других постигать их сущность. Впрочем, в случае с Коптевым и не требовалось особо проницательного взгляда. Все как на ладони.

В калитке ему с разбега бросилась на шею Таня, потерлась своей щечкой об его жесткую щеку и с крепко зажатой в ручонке монетой зашагала рядом, рассказывая обо всем, что случилось за день. Случалось же обычно за летний день немало. А сегодня новостей было особенно много. Во-первых, у кошки, которую оставили Грековым в наследство старые хозяева того дома, оказывается, уже живут на чердаке два котенка: белый, с черным пятном на боку и черный, но в белых носочках. Мама проследила за кошкой и увидела их. Алеша сделал себе донную удочку и ушел с Вовкой Гамзиным на затон к земснаряду, где уйма красноперок, которых особенно любят кошки…

– Их там можно из воды прямо руками таскать, – авторитетно добавила Таня.

– Тогда зачем же удочки? – смеясь спросил Греков.

– Настоящие рыбаки никогда руками не ловят.

Но и это было еще не все. Как только Таня бросилась Грекову навстречу в калитке, он сразу же заметил у нее в руке корзиночку, сплетенную из белотала.

– Ее сплел казак, – сообщила Таня, поворачивая в руке корзиночку, в которой уже уютно устроилась ее кукла.

– Что за казак?

– С усами. – Таня на две стороны разгладила на губе пальцами. – Он уже два раза сегодня к тебе приходил, на лавочке ждал. Завтра с утра придет.

Никакого казака, который был бы должен к нему прийти, Греков так и не смог вспомнить. Да и не было у него теперь времени, чтобы вспоминать, потому что Таня тащила его за рукав по гравийной дорожке к дому, продолжая рассказывать ему о всех событиях, случившихся без него за день, и он, как всегда, вслушивался в ее шепелявую скороговорку. Как всегда, неизъяснимо сладка была его уху эта скороговорка после дня, проведенного среди сплошного грохота и лязга, среди всего того, что составляло здесь смысл его жизни, требующей постоянного напряжения всех сил ума и сердца.

Но утром, выйдя из калитки, он сразу же увидел этого казака в выгоревшей добела гимнастерке на лавке у ворот. Синюю фуражку с красным околышем он надел на столбик частокола, подставив раннему солнцу редковолосый затылок.

– Ко мне? – останавливаясь, спросил Греков. Вставая и надевая фуражку, казак козырнул:

– Если вы и есть товарищ Греков…

Теперь уже обратил Греков внимание и на то, что, поджидая его, казак не терял времени даром. На лавке лежал ворох белоталовых прутьев, стояла похожая на макитру корзина. Греков сразу понял, что это раколовка. Как видно, казак долго поджидал его на скамейке, если успел почти уже сплести ее своими желтыми, обкуренными пальцами. Оставалось довершить самый верхний ряд. Греков сел рядом с казаком на лавку, и тот, разговаривая с ним, продолжал вплетать в раколовку последние прутья.

– Вы, товарищ Греков, можно сказать, и не нужны мне, потому что помощи мне от вас все равно не будет, но пожаловаться кому-то все-таки надо. – Поднимая от раколовки глаза, он указал в конец улицы. – Вы этот дом на углу видите?

– Под камышом?

– Под чаканом. Это мой дом.

– А вы разве не переселились еще?

Греков знал, что из станицы, которая хоть и не была под угрозой затопления, но оказалась под самой плотиной, жители уже два года как переселились на новое место.

– Но садок-то там еще родимый, – ответил казак. – А она рубит.

– Кто?

– Только вчера приехала к мужу из Москвы и уже яблони рубит.

– Зачем?

– Хочет эту… – казак поставил на раколовку обе ладони рядом, – аллею сделать.

Теперь Греков уже вспомнил, что к главному инженеру правобережного района Клепикову приехала из Москвы жена и почему-то решила поселиться не на правом берегу, где их давно ожидал коттедж, а в центральном поселке.

– А яблоки уже с детский кулачок, – добавил казак.

– Хорошо, я скажу коменданту, – вставая с лавки, пообещал Греков.

К тому времени и раколовку казак уже доплел. Запрятав конец последнего прутика, он поставил ее на лавку.

– А это вашему Алеше. Из него должен добрый рыбак выйти. – Он указал на сверкающее ниже плотины плечо Дона. – Целыми днями со своим дружком с удочками сидят. – И вдруг испуганно пояснил: – Вы не подумайте, что я вас задобрить хочу, мне тут все равно скучновато было вас дожидаться.

В эту минуту в калитке показался вооруженный удочками Алеша.

– Стефан Федорович, миленький!

Он взял глянцевито-зеленую раколовку и прижал ее к груди. Казак, улыбаясь, смотрел на него…

С главным инженером правобережного района Клепиковым Греков сидел за одним столиком на летучке у Автономова и потом через полчаса вместе вышел из управления.

– Вас, Кузьма Константинович, можно поздравить с окончанием холостяцкой жизни, – сказал ему Греков.

– Ну да, ну да! – думая о чем-то своем, рассеянно отвечал Клепиков.

– Надеюсь, вашей жене понравился ваш коттедж.

Тут же Греков и пожалел о своих словах. Инженер Клепиков, этот грозный для своих подчиненных человек и один из тех гидростроителей, чьим мнением дорожил сам Автономов, вдруг затравленно взглянул на него снизу вверх, как мальчишка побагровел и, опустив голову, быстро пошел вперед, обходя Грекова. В раскаянии Греков окликнул его:

– Кузьма Константинович!

Но тот не оглянулся. Маленький и тщедушный, он подпрыгивающей походкой почти бегом удалялся по той самой улице, в конце которой среди других чакановых крыш виднелась крыша старого казачьего куреня, облюбованного его только что приехавшей из Москвы супругой.

Он открыл калитку во двор, когда сражение ее за свои права с бывшим владельцем старого яблоневого сада вступило в решающую фазу. Лилия Андреевна, его супруга, в решительной позе стояла у большой яблони с топориком в руке, спрашивая у бывшего хозяина этого сада, который загораживал от нее яблоню: