Анатолий Калинин - Запретная зона

– Оставив хозяев, – подхватил и Греков, – под угрозой очутиться в его очерке в «Правде» совсем в ином фокусе, чем им бы хотелось.

Автономов остановился, закуривая. Трепещущим пламенем озарились его небольшие бурые усы.

– А ты как же хотел? – спокойно спросил он, снова шагая рядом с Грековым по плотине. Ночь была душной, но намытый земснарядами песок дышал свежестью. – Назови мне хоть одного человека, который хотел бы, чтобы узнали его не с лучшей стороны. Если мы с тобой патриоты своей стройки…

– Это, Юрий Александрович, смотря что понимать под словом «патриот»…

– Здесь двух ответов быть не может. Самая плохая хозяйка спешит показать гостям не сор по углам; а пироги на столе!

– Не знаю, как плохая, а хорошая,. по-моему, сперва спешит вымести сор.

– И на этом основании ты решил вдохновить столичного гостя своей идеей фикс, да? А он теперь вернется в Москву и начнет всем рассказывать, как его хотели сориентировать.

– Если всего бояться…

Автономов мотнул головой так, что с его папиросы посыпались искры.

– Я, как ты знаешь, ничего не боюсь. Но и забывать не рекомендовал бы, что и в застольном разговоре каждый из нас остается тем, кто он есть. Эта Цымлова всего-навсего женщина, ей позволительно все что угодно лепетать, а твое слово имеет резонанс. И да позволь мне теперь несколько по-иному воспринимать кое-какие другие факты, к которым ты как начальник политотдела имеешь прямое отношение.

– Например?

– Например, не далее как сегодня утром ко мне прямо в управление заявляется эта красавица Чернова и требует – не просит, а требует, – чтобы я дал ей в помощницы… Кого бы ты думал?

– Кого же?

Греков замедлил шаги.

– Шаповалову. С распространением на нее льготного режима.

– Что за Шаповалова?

Недоверие просквозило в голосе у Автономова, когда он, приостанавливаясь, заглянул в лицо Грекову.

– Ты ее не знаешь?

– Откуда мне всех знать. Кто она такая?

– Соучастница по делу твоего подшефного Молчанова. Да-да, сначала ты лично ходатайствовал передо мной о самом Молчанове, а теперь одна из твоих комсомолок – о его соучастнице. И знаешь, чем она надеялась меня сразить?

– Не знаю.

– Тем, что Шаповалова, оказывается, всего-навсего невеста Молчанова, а стало быть, они должны постоянно чувствовать друг друга. Иначе может произойти трагедия. И поэтому Чернова берется перевоспитать эту наводчицу. У себя в диспетчерской будке.

– Что же ты ей ответил?

– То же, что тебе и Цымлову, когда вы ходатайствовали о Коптеве. Конечно, с соответствующей моменту приправой. Эта королева красоты вспыхнула у меня в кабинете, как лазоревый цветок, и хлопнула дверью так, что мой порученец еще больше стал заикаться. А как же ты думал, Греков? Этак каждый, кому не лень, начнет у меня ключи к зоне подбирать. Или после случая с Коптевым на проране ты думал, что я свое мнение на этот счет изменил?

– Этого я не думал.

– И правильно делаешь, а ирония здесь совсем неуместна. Случай с Коптевым говорит скорее всего о том, что бросился он на выручку к шоферу маза только из чувства профессиональной солидарности, не больше. Вы с Цымловым вообще склонны разводить философию вокруг самых рядовых фактов.

– А ты, Юрий Александрович, полагаешь, что можно и не считаться с фактами, раз это заведено не нами, – вдруг неожиданно для самого себя ответил Греков.

Автономов рассмеялся:

– Оказывается, ты не прочь мне за Коптева мстить!

– Нет, просто у меня хорошая память. И. не за Коптева, хотя, вообще-то говоря, мщу. Я уже убедился, что в деле с ним ты, к сожалению, прав.

– Почему же.к сожалению?

– Потому что иногда бывает для человека лучше узнать, что он ошибся.

– Что-то слишком мудро.

– Проще пареной репы. Невелика радость сперва заподозрить, а потом торжествовать свою проницательность. И мщу я тебе, если твоими же словами говорить, как раз за то, что в деле с Коптевым не ты, а я ошибся.

После этого Автономов долго шел, не проронив ни слова. Вспышками папиросы освещало его лицо. Наконец он дотронулся до плеча Грекова:

– Сядем.

И первый опустился на песчаную бровку плотины, протянув ноги под откос. С громадной высоты открывались им огни, бороздившие пойму. По всем ее дорогам и по бездорожью двигались бульдозеры и автомашины, а на опушках лесов и на лугах горели костры лесорубов и чабанов. С порывами ветра доносило оттуда дымную горечь.

– Хорошо, будем философствовать, – снова дотрагиваясь до плеча Грекова, сказал Автономов. – Есть два человека, беседующих на тему о времени и о себе. Ты готов?

Другой удивился бы столь быстрой смене настроений у него, но Греков только спросил:

– Не поздно?

– Об этом поздно только на кладбище говорить. Вот ты мне скажи, моя партийная совесть, как ты думаешь, поймут нас и оправдают ли наши ближайшие потомки?

От него можно было самого неожиданного поворота ожидать, но теперь и Греков ответил не сразу:

– Об этом, пожалуй, лучше всего будет спросить у самих потомков.

– Ты знаешь, что остроты я люблю только умные. На серьезный вопрос серьезно и отвечай. Оценят ли они все то, что мы для них сделали, поймут или бесповоротно осудят?

– Прежде следует выяснить, в чем они могут нас понять или не понять.

– Хорошо, зайдем с другой стороны. Как ты считаешь, в чем состоит трагедия нашего поколения? Да-да, не смотри на меня так, я это слово выговариваю твердо. – И, не дождавшись от Грекова ответа, сам же ответил: – По-моему, в том, что ему приходилось быть и жестоким. И не только потому, что оно этого хотело. Но трагедия даже не столько в этом, сколько в том, что наши дети и внуки, пожалуй, и не поймут, во имя чего это делалось. Не оценят, Греков, а скорее осудят, посчитают нас черствыми и, может быть, даже бесчеловечными. И знаешь, какая, по-моему, единственная возможность остается у нас быть понятыми правильно?

– Какая же?

– Все остальное можно сдвинуть и переоценить, а вот эта плотина, – Автономов очертил в воздухе дугу угольком папиросы, – будет стоять, как стоят те же пирамиды фараонов. Тогда, быть может, и дети поймут, во имя чего были жертвы.

– Итак, жертвоприношение во имя будущего? – спросил Греков.

– Может быть, и так.

– Но какая же это философия? Мы не жрецы.

– Ты, Греков, иногда бываешь похож на попа. У тебя в карманах есть ответы на все вопросы. Стоит полезть в карман – и ответ.

– А ты, Юрий Александрович, хотел бы, чтобы я или кто-нибудь другой сразу отпустил тебе все прошлые грехи и выдал, кроме того, индульгенцию на будущее. С индульгенцией в кармане можно жить без всяких угрызений. Поцарапал себе раскаянием сердце – и тут же пролил на него бальзам: во имя будущего. Сломал человека, пощупал индульгенцию – и шагай в том же духе. С индульгенцией можно не ковыряться.