Тим Паркс - Призрак Мими

Он достал из бардачка пульт, и створки широких низких ворот со скрипом поехали в стороны. Новый сторожевой пес залился истошным лаем – как всегда при появлении Морриса, как и вообще все собаки, с которыми он когда-либо имел дело. Надо поговорить с Бобо, попытаться убедить его, что эта тварь только даром переводит жратву. Если кому приспичит сюда забраться, он начнет с того, что без лишних хлопот пристрелит скотину. Когда рабочие расходятся по домам, прислушиваться к выстрелам в этой фабричной глухомани некому. О таких вещах положено заботиться заранее.

А может, Бобо хочет таким манером отпугнуть кого-то, кто на дух не переносит собак? Его, Морриса, например. Ну нет, это уже паранойя. Он ведь теперь член семьи. А семья есть семья.

Он заглушил мотор. Огромный доберман или как его там – породами четвероногих тварей Моррис не интересовался – с рычанием прыгал вокруг машины. Зверь косил глазом на дверцу, подстерегая, когда человек попытается вылезти. Господи, вот вляпался… Такой неприятности Моррис не ожидал. Но он от своего не отступится, пусть тварь не надеется.

Снова включив зажигание, он подкатил по раскисшей глине к самым дверям конторы, помещавшейся в пристройке у торца одного из длинных бараков – разливочного цеха. Машину удалось остановить почти впритык, так что борт очутился в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от входа. Пока пес елозил, скулил и сопел, силясь протиснуться в узкую щель, Моррис опустил стекло в окошке, вставил ключ в дверь конторы и дважды повернул. Затем отъехал прочь и двинулся вокруг барака, держась почти вплотную к стенке – тупой скотине пришлось рысью припустить следом, виляя меж грузовиков и штабелей пустых бутылок. Достигнув последнего угла, Моррис рванул вперед: нескольких секунд хватило, чтобы с неподражаемой ловкостью затормозить у двери, выскочить из автомобиля и влететь в контору. Дверь с треском захлопнулась за спиной.

Пес был в ярости. Моррис – тоже. Он твердо решил при первой же возможности отравить эту тварь.

В окрестностях Вероны располагаются три крупных винодельческих района: Вальполичелла на севере и западе, Соаве в двадцати километрах к востоку от города, а между ними – Вальпантена, тянущаяся на север сразу от восточных предместий. Вина первых двух марок всемирно известны и не нуждаются в рекламе. Моррис вспоминал, как папаша после смерти матери порой откупоривал бутылочку «Суэйва», потчуя какую-нибудь шлюху. Сам он осушил не один бокал «вальполичеллы» на стиляжьих вечеринках в Кембридже, но тогда не имел понятия, откуда берется благородный напиток. Если б семейка Тревизан догадалась обзавестись виноградником в одном из этих двух славных мест, ничто бы не помешало грандиозным планам Морриса завоевать рынок. Когда задумано нечто важное, особенно если речь о коммерческом проекте, все должно выполняться с безупречным вкусом и в высоком стиле.

Между тем «вальпантена» определенно шла низшим сортом. Получать сертификаты соответствия было все трудней из-за глинистых почв и низкого содержания сахара. Вино имело невыразительный вкус и слабый букет. Хуже того, само имя обрекало его оставаться дешевым пойлом. Потому объем продаж падал год от года: покупатели поразборчивее, поддаваясь ползучему снобизму, переходили на раскрученные марки, а упрямая деревенщина еще со времен Тэтчер допивалась до цирроза на свои жалкие ЕЭСовские субсидии, выделяемые специально для того, чтобы привязать крестьян к земле. В тысячах прокуренных сельских погребков мужланы глушили «вальпантену» за бесконечной игру в брисколу.

Моррис частенько задумывался: как могла бы повернуться судьба, если б он связался не с Массиминой Тревизан, а с одной из дочек семейства Болла? Наверное, стал бы уважаемым менеджером по экспорту в крупной винодельческой компании с отделениями по всему свету. И смог бы заняться финансированием скромных культурных проектов – разных там любительских театров, местных выставок этрусского искусства, приличных книжек и художественных фотостудий. А случись ему, скажем, преподавать английский в высших сферах в Милане (почему бы и нет, если образованность вполне позволяет?) Тогда бы он добрался до небес: там Берлускони, Аньелли, Ридзоли, несметные богатства и необъятная власть… Уж если Моррис не оплошал с мелочными и явно не расположенными к нему Тревизанами, то с какой стати у него должно было не получиться с бизнес-элитой высшей пробы? Он и сейчас на это способен, стоит только захотеть.

Но в том и была загвоздка. Еще ни разу без крайней необходимости – а порой и при необходимости тоже – он не вдавался в детали презренной реальности, – охотнее пускаясь в изящные умозаключения и экзистенциальные диалоги. Ум Морриса был необычайно плодотворен, но экзотические виньетки в нем перевешивали практическую основу. Он гордился своим даром воспарять над повседневностью, высказывать меткие суждения, но не умел планировать дальше, чем на день-другой вперед. Вот разве стал бы он путаться с Массиминой, если бы предвидел конец? Конечно, не стал бы. (Это ошеломляющее открытие Моррис совершил только что, буквально час назад.) Он был подобен сочинителю, вечно забывающему, куда должен повернуть его сюжет, или, если быть совсем уж точным, соглашателю, подбирающему там и сям убогие крохи жизни.

Не так ли вышло, к примеру, с женитьбой? Ситуация ясна – ни убавить, ни прибавить. Он сделал предложение Паоле наугад, точно так же как два года назад Массимина выбрала его (скорее, чем он ее). А сам Моррис тогда не нашел в себе сил собраться с духом и сыграть ва-банк; он не понимал своего истинного предназначения.

Во втором случае, конечно, имелись смягчающие обстоятельства – он, несомненно, поддался эйфории от сознания, что сумел с честью выдержать полицейское расследование по всей форме. Стоило Моррису выйти сухим из воды, как невероятное предложение сопровождать в Англию сестрицу Паолу показалось перстом судьбы. Впервые он забрался так высоко, да вдобавок еще упивался мучительной радостью оттого, что может остаться так близко – и телом, и душой – к месту своего грехопадения. Паола устроила себе долгий праздник, словно подчеркивая свое желание приподняться над унынием семейного траура, и Моррис искренне восторгался этим жестом, казалось полным благородного пафоса. В итоге же оказалось, что ее просто бросил дантист, много лет ходивший в женихах, и она решила избегать знакомых, пока не улягутся пересуды.

Но в тот день, когда они, сойдя с самолета, садились в машину (то была первая в жизни Морриса поездка на такси), приглашение Паолы поселиться в шикарной квартире в Ноттинг-Хилл, предоставленной в ее полное распоряжение друзьями семьи, выглядело всего лишь удобным случаем. Разумеется, Моррис еще не отошел от восторгов нувориша: в саквояже лежали еврооблигации на восемьсот миллионов лир. А перед тем было превосходное вино в самолете и отчетливое предвкушение новых сексуальных опытов, способных, пусть не без оттенка горечи, утешить его после побега с Мими. Так что Моррис не видел ни малейшей причины отказываться; его несло на гребне волны, и сделать ложный шаг казалось невозможным. А уж особенно удался тот вечер в Лондоне, когда сиволапый папочка прибыл в гости по его приглашению. Адрес говорил сам за себя; роскошь персидских ковров и гардин от Мэри Куонт даже безмозглый мистер Дакворт сподобился оценить по достоинству, пускай хотя бы в денежном выражении. Это был явный рывок наверх.