Томас Пинчон - V.

– Женщина, – начал султан. Мара остановила его, подняв руку.

– Все это сделала я, – нараспев сказала она. – Я научила твоих жен любить собственные тела, открыла им прелесть любви к своему полу, вернула потенцию твоим евнухам, так что теперь они могут наслаждаться друг другом, равно как и тремя сотнями надушенных самочек твоего гарема.

Потрясенный таким беспардонным признанием и уязвленный в своих лучших мусульманских чувствах потоком извращений, который она обрушила на его доселе безмятежный домашний очаг, султан совершил ошибку – роковую ошибку в разговоре с любой женщиной: решил доказать, что она не права. Саркастическим тоном, подробно, как полной невежде, он растолковал ей, почему евнухи не способны совершить половой акт.

Все с той же улыбкой и голосом ровным, как прежде, она ответила:

– Я снабдила их необходимыми средствами.

И сказано это было столь убедительно, что султан ощутил, как в глубинах его естества затрепетал атавистический ужас. О, теперь-то он понял, что перед ним ведьма.

Турки тем временем собрали войско и под предводительством Драгута и пашей Пиали и Мустафы отправились на завоевание Мальты. Как это происходило, тебе в общих чертах известно. Они вторглись в Шагрит Меввия, взяли форт Святого Эльма и начали штурмовать Нотабиле, Борго (нынешнюю Витториозу) и Сенглею – последний оплот Ла Валлетта и его рыцарей.

Захватив форт Святого Эльма, Мустафа (вероятно, скорбя о Драгуте, сраженном каменным ядром во время штурма) решил одним страшным ударом сломить также и боевой дух рыцарей. Он приказал обезглавить тела их убитых собратьев, привязать трупы к доскам и сбросить в Большую Гавань. Представь, что испытали часовые, увидев, как на рассвете первые лучи солнца скользнули по телам их погибших товарищей по оружию, животами кверху покачивающихся на волнах. Флотилия смерти.

До сих пор не разгадана одна из самых больших загадок Великой Осады: почему, имея численное превосходство над осажденными рыцарями, дни которых были сочтены (для этого вполне хватило бы пальцев одной руки), и при том, что Борго, а значит, и вся Мальта уже практически были в руках Мустафы, почему же турки вдруг отступили, подняли якоря и покинули остров?

Историки утверждают, что причиной тому стали слухи. Якобы Дон Гарсиа де Толедо, вице-король Сицилии, вел к острову сорок восемь галер. Посланный Папой на помощь Ла Валлетту Помпео Колонна с войском, численностью тысяча двести человек, был уже на Гозо. Но самое главное, до турок каким-то образом дошли сведения о тем, что в бухте Меллеха уже высадилось двадцатитысячное войско. Был отдан приказ начать отступление; на Шагрит Меввия зазвонили церковные колокола, толпы местных жителей с радостными криками высыпали на улицы. Турки бежали, спешно погрузились на корабли и уплыли на юго-восток, навсегда покинув остров. Историки объясняют их бегство ошибочными данными разведки.

Но правда заключается в следующем: Мустафа получил приказ непосредственно из уст самого султана. Ведьма Мара, ввергнув султана в гипнотический транс, отрезала ему голову и бросила ее в Дарданеллы, откуда чудодейственные силы – никто не знает, какие течения и ветры возникают в этом проливе, – понесли голову прямиком к Мальте. Один современный менестрель по имени Фальконьер сочинил об этом песню. Его не коснулось влияние Ренессанса; во время осады он жил на постоялом дворе арагонских, каталонских и наваррских рыцарей. Знаешь, есть такие поэты, которые охотно проникаются верой в любой популярный культ, в расхожую философию или новомодное заграничное суеверие. Этот уверовал – а может, и влюбился – в Мару. Он даже отличился на крепостном валу Борго: успел размозжить своей лютней головы четырем янычарам прежде, чем кто-то протянул ему меч. Мара была его Дамой сердца.

Мехмет продекламировал:

Далее следует обращение к Маре. Стенсил глубокомысленно кивнул, пытаясь представить, как этот стих звучал по-испански.

– Очевидно, – подытожил Мехмет, – голова потом вернулась в Константинополь к своему владельцу, а хитроумная Мара тем временем, переодевшись юнгой, пробралась на дружественный галеот [308]. Вернувшись в конце концов на Мальту, она привиделась Ла Валлетту и приветствовала его словами «шалом-алейхем».

Шутка здесь была в том, что на древнееврейском «шалом» означает «мир», но греки усматривали тот же корень в имени Саломеи, получившей голову Иоанна Крестителя.

– Берегись Мары, – сказал затем старый морской волк. – Она – хранительница Шагрит Меввия. В наказание за совершенное ею в Константинополе она обречена обитать в пределах этой населенной равнины. Неизвестно, кем (или чем) вынесен ей такой приговор, но это все равно, что надеть пояс верности на блудливую жену.

Мара не знает покоя. Она найдет способ достать кого ей надо из Валлетты, города, который носит имя женского рода, хотя он назван в честь мужчины, с полуострова, который по форме напоминает mons Veneris [309]. Понимаешь, пояс верности? Однако и нарушить, и соблюсти супружескую верность можно самыми разными способами, что она и доказала султану.

И вот, выйдя из такси и добежав под дождем до отеля, Стенсил ощутил некое томление. То было не столько томление в чреслах (в Сиракузах было с кем хоть на время заглушить позывы плоти), сколько тоска по тому юноше со старческим лицом, в которого он имел обыкновение иногда превращаться. Чуть позже, втиснувшись в крошечную ванну, Стенсил запел. Эту песенку времен его довоенной «мюзик-холльной» юности он обычно напевал, чтобы расслабиться.

(В те благословенные дни здесь вступал хор младших оперативных сотрудников Министерства:)

(На что Стенсил отвечал:)

(Припев:)