Мануэль Ривас - Карандаш плотника

А вы, Соуса, не из местных, правда? – спросил доктор, снова уводя разговор от собственной персоны.

Нет, не из местных, ответил Соуса. Он был с севера. А здесь жил всего несколько лет, и ему очень нравился этот климат – галисийские тропики. Иногда он наведывался в Португалию – исключительно ради трески а-ля Гомес де Саа.

Простите за любопытство, вы живете один?

Соуса поискал глазами хозяйку дома, но та незаметно удалилась, молча поставив на стол бутылку текилы и рюмки. Ситуация складывалась странная: интервьюировали интервьюера. Он собирался сказать, что, мол, да, он и вправду живет совсем один, даже слишком один, но вместо этого засмеялся. Нет, рядом всегда хозяйка пансиона, и ее очень тревожит, что я такой тощий. Она португалка, а муж у нее галисиец. Когда они ссорятся, она обзывает его чертовым португальцем, а он кричит, что она хуже любой галисийки. Я, разумеется, избавляю вас от прочих эпитетов. Они весьма крупного калибра.

Доктор Да Барка задумчиво улыбнулся. В границах нет ничего хорошего, разве что возможность незаконного их пересечения. Трудно даже представить, что может натворить жалкая воображаемая линия, которую однажды прочертил, не покидая ложа, какой-нибудь тупоумный король. Или нарисовали на карте, расстеленной на столе, сильные мира сего, словно играя в покер. Помню, один знакомый сказал мне жуткую вещь: Хуже моего деда нет никого на свете. А что он такое сделал, убил кого? – спросил я. Нет, нет. Мой дед по отцовской линии был слугой у португальца. Этот мой знакомый просто исходил исторической желчью. И тогда я сказал ему, просто чтобы позлить: Доведись мне выбирать паспорт, я бы выбрал португальский. Но, к счастью, и эта граница постепенно исчезнет, растворится в собственном абсурде. Куда прочнее те границы, с помощью которых бедных удерживают подальше от пирога.

Доктор Да Барка смочил губы в текиле, а затем поднял рюмку, будто решив провозгласить тост. Знаете, а я ведь революционер, сказал он неожиданно, да, интернационалист. Из старой гвардии. Из Первого Интернационала, вот так-то… Для вас это звучит странно?

Меня мало интересует политика, ответил Соуса почти машинально. Меня интересует человек.

Человек, разумеется, человек, пробормотал Да Барка. А вы слышали когда-нибудь о докторе Новоа Сантосе? [1]

Нет.

Вот кто был очень интересным человеком. Это он придумал теорию умной реальности.

К сожалению, я его не знаю.

Ничего удивительного. Его мало кто помнит, даже из медиков. Да, именно так: умная реальность. Каждый из нас вырабатывает некую нить, совсем как гусеницы-шелкопряды. Мы пожираем листья тутового дерева, деремся за них, но наши нити, пересекаясь или переплетаясь, создают прекрасный ковер, изумительный ковер.

Смеркалось. В саду летал дрозд – будто вычерчивал черную пентаграмму или будто вдруг вспомнил о забытом свидании по другую сторону границы. Красивая сеньора возвратилась на галерею, двигалась она плавно и легко, как водяные часы.

Мариса, спросил он внезапно, ты помнишь то стихотворение о дрозде, ну то, что сочинил бедный Фаустино? [2]

Он продекламировал эти строки, не дожидаясь просьб и без малейшей театральности, будто откликаясь на какую-то внутреннюю потребность. Его взгляд – отсвет витражей в сумерках – вот что по-настоящему поразило репортера Соусу. Он сделал большой глоток текилы, и ему обожгло горло.

Ну как, понравилось?

Прекрасное стихотворение. Чье оно?

Одного поэта-священника, который очень любил женщин. Да Барка улыбнулся: Вот вам пример умной реальности.

А как вы познакомились? – спросил репортер, решив наконец, что пора начинать запись беседы.

Я заметила его, прогуливаясь по Аламеде. Но как он выступает, впервые услышала в театре, принялась объяснять Мариса, поглядывая на доктора Да Барку. Меня привели туда подруги. Республиканцы устроили митинг, и разгорелся спор о том, надо или нет давать женщинам право голоса. Сегодня это звучит забавно, но в ту пору вопрос казался очень непростым… И тогда Даниэль вышел на сцену и рассказал историю про пчелиную матку или, как ее у нас называют, царицу пчел. Помнишь, Даниэль?

Какую историю? – сразу оживился Соуса.

В древности никто не знал, откуда берутся пчелы. Мудрецы, вроде Аристотеля, придумывали всякие нелепые теории. Например, будто пчелы зарождаются в брюхе мертвых быков. И так продолжалось много веков. А все почему? Потому что люди и мысли не могли допустить, что пчелиный царь был на самом деле царицей – маткой. Но ведь и мы по сути совершаем ту же ошибку. Как же вы собираетесь бороться за свободу, не освободившись прежде от такого опасного заблуждения?

Ему здорово аплодировали, добавила она.

Ба! Нельзя сказать, чтобы овации были бурными и продолжительными, весело заметил доктор. Но аплодисменты действительно были.

И тогда Мариса сказала:

Он уже тогда мне нравился. Но в тот день, когда я его услышала, он и вправду меня заинтересовал. А еще больше, когда домашние предупредили: чтобы и близко не смела подходить к этому мужчине. Они ведь тотчас разведали, кто он такой.

А я считал ее модисткой, швеей.

Мариса засмеялась.

Да, я его обманула. Я ходила заказывать платье в мастерскую, которая стояла прямо напротив дома его матери. Вышла после примерки, а он в это время спешил к очередному пациенту. Оглянулся – я иду себе. Он посмотрел на меня и вдруг спрашивает: Ты здесь работаешь? Я кивнула. А он говорит: До чего красивая швея! Видно, ты шьешь только по шелку.

Доктор Да Барка не сводил с нее старых глаз, в которых татуировкой запечатлелась любовь.

В Сантьяго, среди археологических развалин, думаю, все еще валяется ржавый револьвер. Тот, что она принесла нам в тюрьму, чтобы мы попытались бежать.

Эрбаль почти всегда молчал. Он так же старательно стелил скатерти на столы, как чистил замшей ножи и вилки. Вытряхивал пепельницы. Неспешно мел пол, чтобы метла успела заглянуть в каждый угол. Распылял по залу освежитель воздуха с запахом канадской сосны, если верить надписи на баллончике. И еще он зажигал неоновую вывеску над дверью, выходившей на шоссе: красные буквы и фигура валькирии, которая словно подпирала могучими ручищами свои груди-гири, силясь поднять их. Он включал музыкальный центр и ставил нескончаемый диск «Ciao, amore» – слова этой чувственной литании звучали здесь каждую ночь. Манила хлопала в ладоши, потом быстро поправляла прическу, как будто собиралась дебютировать в кабаре… Эрбаль отодвигал дверной засов.

Манила говорила:

Пора, девочки, сегодня к нам нагрянут парни в белых ботинках.