Мануэль Ривас - Карандаш плотника

Ага, точно такой же карандаш есть и у моего дедушки, подумал мальчик, продававший газеты. Это плотницкий карандаш.

Они обнялись, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. И стояли не шелохнувшись. А мы не знали, как тут быть. Тогда лейтенант подошел и растащил их. Растащил, как об-езчик деревьев растаскивает охапки веток.

А я уже видел однажды, как они обнимаются, но тогда некому было их разлучить.

Именно в тот день я и понял, что между ними любовь. Прежде я ни разу не встречал их вместе, и мне даже в голову не приходило, что Мариса Мальо и Даниэль Да Барка могут вдруг взять да и влюбиться друг в друга. Такое, конечно, бывает в романах, но в ту нашу жизнь ну никак не укладывалось. Ну, это… как если бы кто-то подсыпал пороха в кадило.

Честно признаться, я наткнулся на них по чистой случайности, уже ближе к вечеру, когда они вдвоем прогуливались по Росаледе в Сантьяго. Вот я и решил понаблюдать за ними. Дело было в конце осени. Они разговаривали очень оживленно, но даже за руки не держались, хотя их будто клонило или притягивало друг к дружке, когда порывы ветра поднимали стаи сухих листьев. На Аламеде они сфотографировались – такие фотографии делают в форме сердечка. Рядом с фотографом стояло ведро воды, куда он окунал снимки. Начался дождь, и все кинулись под навес музыкальной эстрады, а я укрылся в общественном туалете, там же поблизости. И представил себе, как они смеются и как тела их словно ненароком соприкасаются, пока ветер сушит фотографию. Потом, когда почти совсем стемнело и дождь закончился, я снова двинулся за ними следом по улицам старого города. Это была долгая прогулка, но без всяких там обниманий и целований, и мне вся история стала надоедать. К тому же опять припустил дождь. Такой дождь, какой бывает только в Сантьяго, – он проникает тебе в самые бронхи, и ты превращаешься в настоящую амфибию. Даже у каменных коней вода изо рта льется.

А потом? – с нетерпением спросила Мария да Виситасау, которой было неинтересно слушать про то, как у каменных коней изо рта льется вода.

Потом? Потом они прямо иод проливным дождем остановились посреди Кинтана-дос-Мортос. Оба, конечно, промокли до нитки, во всяком случае, с меня вода бежала ручьями, хотя я всю дорогу держался крытых галерей. Они сошли с ума, мелькнуло у меня, заработают себе воспаление легких. Чертов доктор! Вот тогда это и случилось. История с Беренгелой.

А кто такая Беренгела?

Не кто, а что. Колокол. Беренгела – это колокол на том соборе, который стоит на Кинтане. При первом ударе колокола они обнялись. И казалось, никогда больше не разомкнут объятий – ведь било-то двенадцать раз. А Беренгела бьет неторопливо. У нас даже говорят, что за это время можно успеть перепробовать вино из всех бочек, хотя трудно даже представить, как от такого боя не свихнулись все часы в округе.

А как они обнимались, Эрбаль? – спросила девушка из ночного заведения.

Мне доводилось видеть, как мужчины и женщины занимаются чем угодно, но эти двое словно выпивали друг друга. Губами и языком собирали друг с друга воду. Из ушей, из глаз, с шеи – начиная от самой груди и выше. Они были такие мокрые, что, должно быть, чувствовали себя почти голыми. И целовались, как две рыбы.

Вдруг Эрбаль нарисовал карандашом на белой бумажной салфетке две параллельные линии. Потом еще две – поперек двух первых, потолще и покороче.

Это поезд, поезд затерявшийся в снегах.

Мария да Виситасау только теперь обратила внимание на глаза Эрбаля. Вернее, на белки. Они отдавали желтизной, как копченое сало. И на фоне белков зрачки казались яркими, словно угольки. Если бы он отрастил волосы, то их белизна, наверное, выглядела бы весьма почтенно, но теперь они были подстрижены грубо, по-рекрутски, и голова была грязно-серой. Эрбаля всякий назвал бы мужчиной пожилым, если не старым. Но он был сухопар и жилист, как узловатое дерево. А Мария да Виситасау уже начинала призадумываться о возрасте, потому что самой ей в октябре стукнуло двадцать. Она встречала стариков, которые выглядят много моложе своих лет, потому что заключили со временем некий веселый и безрассудный пакт. Другие, вроде Манилы, хозяйки заведения, относились к своему возрасту нервно, даже с надрывным отчаянием и пытались скрыть его следы, но все попытки оказывались тщетными, потому что слишком обтягивающие наряды и обилие драгоценностей только подчеркивали необратимые перемены в фигуре. Но Мария да Виситасау знала только одного человека – и это был Эрбаль, – который выглядел моложе своих лет вопреки собственному хотению, так сказать, по прихоти коварной судьбы. И подчас трудно было понять, отчего он вдруг начинает задыхаться: оттого, что хочет дышать, или наоборот – не хочет. Его лютая злоба на время, которое течет слишком медленно, выплескивалась наружу в ночные часы, когда работы было невпроворот. И тогда ему достаточно было прицелиться в кого-то своим взглядом из-за стойки, чтобы самый буйный и норовистый клиент тотчас заплатил по счету.

Бывает, я просыпаюсь от удушья, и мне чудится, будто мы опять там – стоим на заснеженных рельсах в Леоне. И на нас смотрит волк, смотрит на наш поезд, а я опускаю окошко и целюсь, оперев винтовку на раму, но художник говорит мне:

Эй, что ты делаешь?

Разве сам не видишь? – отвечаю я. Хочу убить волка.

Не порть картину, говорит он. Ведь я так долго и с такими муками рисовал ее.

Волк поворачивается и бежит прочь, а мы по-прежнему стоим в проклятом тупике.

Еще один, докладывает охранник лейтенанту. В девятом вагоне.

Лейтенант чертыхается сквозь зубы, словно столкнулся с невидимым врагом. Когда дело касается покойников, цифра три ему очень даже не нравится. Один покойник – он и есть покойник, и весь разговор. Второй – компания для первого. Ничего особенного, можно не волноваться. Но вот третий… Значит, их наберется целая куча. Проклятая судьба! Лейтенант был еще совсем молодым. И он проклинал это задание, которое к тому же не сулило ни наград, ни славы. Командовать забытым всеми поездом, поездом, груженным тоской, отчаянием и чахоткой, поездом, на который вдобавок ополчилась безумная, озверевшая природа. Нелепые лохмотья войны. Он отогнал кошмарное видение: Я не могу привезти в Мадрид похоронный состав.

Значит, уже третий? Что там, черт возьми, происходит?

Они захлебываются кровью. Они захлебываются собственной кровью во время приступов кашля.

Испепеляющий взгляд. Я знаю, что это такое. И незачем мне объяснять. А врач? Что делает врач?

Он работает без сна и отдыха. Мечется из вагона в вагон. И велел передать вам, что нужно освободить последний вагон – под трупы.

Ну так сделайте это. А мы с ним, он кивнул на Эрбаля, попробуем пешком дойти до распроклятой станции. Предупредите машиниста. Поезд должен тронуться с места, даже если придется кого-то припугнуть пистолетом.