Богомил Райнов - Черные лебеди

Оно наступило на генеральной репетиции. До этого дня отец не водил ее на генеральные, и, когда они выходили из дома, он предупредил ее, что она увидит настоящий, почти настоящий спектакль, с декорациями, костюмами, освещением.

– А какая опера идет? – спросила Виолетта, так как отец упустил эту подробность.

– Не опера, а балет. «Лебединое озеро».

И вот она сидела в полутемном зале, но не в дальнем углу, как обычно, а в одной из лож, куда отец ее посадил, чтобы ей было лучше видно, и, когда под замирающие звуки торжественного и какого-то скорбного вступления занавес поплыл вверх, девочка ощутила что-то похожее на головокружение.

Занавес поднялся подобно тому, как расходятся темные тучи, за которыми вдруг блеснет небесная лазурь. Словно ты случайно заглянул в иной мир, о котором еще миг назад и не подозревал. И этот мир пробуждает и в тебе какой-то иной мир, существования которого в себе ты вообще не предполагал.

Это и было озарение. Странный неземной свет, льющийся из мира прекрасного, чтобы согреть и оживить то зернышко красоты, которое скрыто в каждом из нас. Забившаяся в темную ложу, не сводящая глаз со сцены девочка почувствовала в своем детском сердечке какую-то боль. Ведь когда сердце, так долго бывшее глухим к красоте, пробуждается для нее, его щемит, как от боли.

Но должно было пройти какое-то время, и лишь ко второму акту, когда красота все длилась, ошеломление сменилось влечением к ней. А там, на сцене, в бледно-зеленом сиянии, на фоне печально поникших деревьев, кружились, сходились и расходились, словно подхваченные дуновением музыки, легкие белые фигурки – такие легкие и такие белые, точно лучики света, точно прозрачные хрупкие бабочки, порхающие в зеленоватом свете невидимых прожекторов. И девочка испытала пронзительное желание быть не тут, в темноте ложи, а там, среди тех, таких белых и таких легких существ, быть одним из этих существ и вольно скользить в зеленоватом свете, подхваченной нежным дуновением музыки. Да, это и было озарение.

– Папа, а ты можешь меня взять на премьеру? – спросила уже дома Виолетта.

– Но между премьерой и репетицией разница только в зале, девочка. Сейчас он – пустой, а тогда в нем будет полно зрителей.

Нет, на премьеру он не смог ее взять. Но зато он повел ее на следующий спектакль, потом – на следующий. Словом, приходилось водить ее в театр всякий раз, когда шло «Лебединое озеро», и если он хотел оставить ее дома под предлогом, что завтра ей в школу и надо выспаться, то начиналась целая история, хотя в общем Виолетта была послушным ребенком.

Наконец однажды, когда они доедали свой обычный обед: салат из помидоров и сосиски – что может быть проще, чем сварить сосиски и приготовить салат, – девочка набралась храбрости и произнесла тихо и робко, как поверяют сокровенное желание:

– Папа, я хочу быть балериной.

– Ну, я уже давно ждал такого заявления, – пробормотал отец. И прибавил, без возражений: – Раз хочешь, будь!

– А как стать балериной?

– Как кем угодно другим: учиться, заниматься… Попотеешь, наберешься умения. Ты же знаешь, где балетное училище.

– А каждая девочка может поступить в балетное училище?

– Нет, не каждая. Нужно сдать экзамен. Если понравишься, возьмут, если нет – «следующая».

До этих пор она жила словно бы в полусне, занимаясь чем-то не слишком приятным или просто неприятным – готовила уроки, мыла посуду, ела мороженое в кафе и скучала, дожидаясь, когда отец кончит разговор и они пойдут домой.

– Зачем ты вечно таскаешь девчонку с собой и заставляешь ее умирать от скуки? – упрекнул отца один из его приятелей.

– С чего ты взял, что она скучает?

– Как будто не видно… – ответил приятель.

И для вящей убедительности спросил:

– Виолетта, очень тебе, девочка, скучно?

Она несмело подняла свои большие глаза и прошептала:

– Не очень…

За столом неожиданно раздался смех.

– Нашел над чем смеяться! – рассердился отец. – Конфузишь ребенка каверзными вопросами, а потом смеешься.

Но теперь она уже не скучала. Теперь ей уже нигде не было скучно. Даже в кафе. Теперь у нее появилась своя цель и своя мечта, и она могла фантазировать до бесконечности, и, оставаясь все той же, мечта непрерывно менялась, обретала новые формы, новые краски и новую привлекательность.

Ей навсегда запомнилась эта осень, осень первого счастья. Часто лили дожди, в театре часто шло «Лебединое озеро», – спектакль был новый, – и она с отцом под вечер в дождь спешила к оперному театру. Правой рукой отец бережно, как младенца, прижимал под плащом футляр со скрипкой, а левой держал за руку Виолетту, и ей казалось, что он ведет ее по этой улице тумана и дождей в ту ясную и светлую страну, где каждое движение – гармония, а каждое дуновение – музыка.

Другой приятель отца почему-то назвал однажды в кафе эту светлую страну «царством красивых иллюзий».

– Почему «иллюзий», папа? – спросила она потом, когда они выходили из кафе.

– Потому что настолько у него хватает ума, – ответил ей отец. – Вернее, не ума, а способностей. Воспринимаешь ли ты искусство как иллюзию или как истину, зависит только от тебя, девочка. И если для тебя искусство – иллюзия, то вини не его, а себя.

Это был их первый разговор об искусстве. Несколько фраз в толпе людей, снующих по магазинам под моросящим осенним дождем. Первый, за которым последовало столько других. И может, потому, что он был первый, она не поняла смысла этих слов, но не сомневалась, что он прав, и радовалась, что искусство – не иллюзия, а истина. Он всегда бывал прав. К счастью или к несчастью.

А счастье часто улыбалось ей в ту пору. Сначала – та генеральная репетиция. Потом сюрприз в новогодний вечер. Они решили встретить Новый год вдвоем, поскольку им обоим не хотелось идти к тетке, а больше идти им было некуда. Они застелили стол чистой скатертью и даже позаботились о том, чтобы вместо обычных сосисок приготовить курицу в духовке. И когда Виолетта вышла на кухню, чтобы принести курицу, послышалась музыка.

Она решила, что отец включил радио, но, вернувшись в комнату, увидела, что шкала приемника не светится. Звуки долетали из приоткрытой двери в спальню, и девочка поспешила туда с противнем в руках и уже с порога увидела проигрыватель, из массивного пластмассового ящика которого вырывались первые тихие такты вступления.

– Ой, папочка…

Третьего счастья пришлось ждать дольше. Оно улыбнулось ей летом и было для нее величайшим праздником. Ее приняли в балетное училище. После стольких волнений. И стольких бессонных ночей.

Они пошли с отцом смотреть списки, и он ждал ее, стоя поодаль, чтобы не толкаться среди других и не показывать, как он ужасно волнуется, но он, конечно же, волновался, и когда она бросилась к нему с просветлевшим лицом, на котором достаточно ясно читалась радостная новость, отец обнял ее и поднял на руки – хотя ей исполнилось уже десять, она была еще совсем крошечная, – и поцеловал ее в щеку.