Феликс Кулаков - Как я охранял Третьяковку

Да только и на старуху бывает проруха. Однажды Владик чрезмерно увлекся празднованием Нового года в кругу своих коллег. И закружил, так сказать, его «Вальс цветов» и хоровод мелодий… Вследствие этого кружения он уехал не в родной поселок Михнево, а в древний русский город Владимир. Это, между прочим, даже с разных вокзалов.

Под утро Владик явился обратно на «восьмерку» совсем без денег, без знаменитых своих оранжевых сапог ручной постройки, вообще без малейших признаков материального благополучия, но зато с капитально набитым лицом, которое прямо-таки лучилось светлой грустью.

Суточники собрали ему по-братски рублей сто, подарили поношенные, но еще хорошие кирзовые ботинки и отправили к семье – кушать винегрет, салат оливье с вареной колбасой, смотреть «Старые песни о главном». Как бы это поточнее выразиться… Новогодничать, короче говоря.

И вот этот самый Владик Ходунков стоял сейчас на «шестой» зоне. Наверняка он с нетерпением и надеждой высматривал: не мелькнет ли в толпе посетителей знакомый изящный силуэт, спешащий отпустить его на обед. Нет, пока не мелькнет, не жди напрасно, Владик! Потому что подумал тот силуэт: «Перетопчется твой подкулачник с обедом, вредно столько жрать. Посмотрим-ка лучше, как Крыкс разберется с теоретиком».

Зеленый новобранец и дух бесплотный Михаил Борисович Лазаревский, а также его вольное обращение с Уставом внутренней службы были своеобразным вызовом нам – обветренным и израненным ветеранам охранного бизнеса.

Пока, значит, мы проявляем бездны изобретательности для того, чтобы просто поболтать на границах зон или слинять на минутку с поста, вдруг появляется этакий непосредственный опереточный простак, который вообще забил на все условности огромного, мускулистого болта!

Получается, что никакие военные хитрости и не нужны совсем. Необязательно, значит, знать, когда и по какому маршруту пойдет обход постов. Как, скрываясь от него, пробежать кратчайшим путем от «первой» лестницы до «седьмой» зоны – зала Врубеля. Не надо рассчитывать точно по минутам смену постов, чтобы выкроить десяток на личные нужды. Зачем помнить к каким уловкам прибегает, например, Олег Баранкин, и чем он в этом смысле отличается от Ивана Иваныча. И уж совсем пустыми хлопотами выглядят тонкие, многоходовые комбинации с «резервом» и «третьей» – «резервной» зоной. Можно, оказывается, просто положить на все это искусство войны упомянутого болта, и не париться!

Нет, ребята… Поймите, так нельзя. Это совершенно неприемлемо. Так же выйдет форменный бардак и анархия. В конце концов, будет просто уже не интересно. Мы бежим, они догоняют. Таков закон, завещанный нам теми, кто был до нас, и сохранить который – наш священный долг.

Стоя на страже древних устоев, Крыкс снова вызвал Лазаревского по SLO.

На этот раз Михаил Борисович не спасовал. Проворно подбежав к шкафчику, он щелкнул каблуками и звонко отрапортовал:

– «Пятая» зона на связи!

«Ишь, как осваивается!» – восхитился я.

Крыкс, поиграв желваками, постепенно вживался в образ начальника. После долгой, недоброй паузы, он тихо, с хрипотцой сказал:

– «Пятая», доложи обстановку. Роджер. (Олег Баранкин приучил всех говорить не «прием», а «роджер» – на американо-спецназовский манер).

Михаил Борисович стал докладывать, мол, все просто чудесно, зорко следим, бдительности не теряем. Крыкс, столкнувшись с подобным коварством, только сокрушенно покачал головой. Он наклонился пониже, с самому SLO. Тут я от чего-то моментально пришел в уверенность, что ближайшие три-четыре минуты своей жизни Михаил Борисович запомнит надолго.

– Да? Точно? Неужели? – вкрадчиво переспросил Крыкс.

– Точно… – вдруг дрогнувшим голосом подтвердил свою наглую ложь Михаил Борисович. – А что, простите?

Крыкс наклонился еще ниже и вдруг так заорал, что даже я вздрогнул от неожиданности:

– «Что»?! Мать твою, ты у меня еще спрашиваешь «что»?! А то, что я двадцать минут за тобой наблюдаю! А то, что не выполняются элементарные служебные обязанности! А то, что языком с бабкой чешешь!

Михаил Борисович в страхе смотрел на орущее SLO. Очки с мощной оптикой выразительно подчеркивали широко распахнутые глаза ученого.

– Не устал еще, мать твою? – не унимался Крыкс. – Мне не прийти, не помассировать тебе спинку, а?! С оливковым-то маслицем, а?!

Михаил Борисович принялся вертеть головой в поисках всевидящего командира, но, разумеется, ничего не заметил. То есть заметил только Крыкса и меня – я радостно помахал ему рукой, а Крыкс притворился, что рассматривает скульптуру «Мальчик в бане». Только лишь Лазаревский отвернулся, Крыкс снова бросился к ящику SLO. «Сейчас Крыкс ему двадцать процентов пообещает» – подумал я, и не ошибся. Крыкс не просто возмущался, он бушевал, как море Лаптевых в конце сезона навигации:

– Лазаревский! Вечером зайдешь в дежурку, распишешься в приказе о лишении двадцати процентов. Роджер.

Михаил Борисович схватился руками за голову, и сделал, словно в забытьи, несколько шажков вокруг SLO.

– Куда пошел? Встань на место! – свирепо гаркнул Крыкс.

– Я никуда… Я на месте… Ро… джер.

Михаил Борисович был бледен, на лбу блестела нервическая испарина. Он, вероятно в поисках носового платка, принялся лихорадочно шарить по карманам.

– Не трынди мне, Лазаревский! – сурово потребовал Крыкс. – Шляешься тут, как… Как блядища! И вынь руки из карманов! Артемку гоняешь, мать твою?

– Какого Артемку? – пролепетал Михаил Борисович в совершенном недоумении.

Крыкс словно ждал этого вопроса:

– Какого? Да вот, блять, такого! Волосатого!!!

Я, приветливо улыбаясь испуганным посетителям, прикрывал дверку ящика, чтобы хоть немного заглушить крыксовские вопли – Крыкс в такой раж вошел, что аж подпрыгивал.

– Ну-ка, к камере поближе, Лазаревский! – приказал он. – Что за вид, мать твою? Почему китель нараспашку? Привести себя в порядок немедленно!

Михаил Борисович, полностью деморализованный, покорно подсеменил к камере наблюдения, и вытянулся перед ней «во фрунт». Непослушные, плохо гнущиеся пальцы путались в пуговицах москошвеевского сюртука.

Конечно, он не знал, что в то время на всю Третьяковку работали только две камеры, да и те давали такое изображение… Что-то вроде подводных съемок в торфяном болоте. Остальные не функционировали вовсе, а мониторы в диспетчерской показывали однообразный черно-белый шум. Камеры в залах торчали исключительно ради красоты и психологического давления.

Михаил Борисович стоял навытяжку под неработающей камерой и бессмысленно таращился в слепой объектив. В это время с традиционным обходом через двадцать пятый (Шишкинский) зал проходили Сергей Львович и Е.Е. Вид сотрудника, застывшего в позиции «Бобик, колбаски хочешь?», да еще лицом к стене, впившегося взглядом куда-то в потолок их озадачил.