Зоя Журавлева - Требуется героиня

«Хватит, опоздаем», – сказал Петя Бризак.

«Мне еще с прической возня, – вздохнула Дарья Степановна. – Раньше парикмахеры были в театре – боги! А теперь чего сам наделаешь с головой, то и ладно…»

«Решено, – подытожил дядя Миша. – Сегодня отыграем, а уж потом пусть дирекция думает».

«Вы как хотите, – сказал Юрий. – А я сегодня работать не буду».

«Это несерьезно, Юрий Павлыч», – улыбнулся дядя Миша.

«Не надо, Мазини, ладно!» – сказала Наташа.

«Наоборот, надо. По-моему, пора».

«Выходит, что мы все…» – обиделся Витимский.

Прежде всего почему-то они обиделись. Как будто Юрий для себя что-то выгадал, ущемив всех остальных.

«Ничего не выходит», – сказал он.

Тягостный получился вечер. Разговаривать сразу не о чем. Вроде не о чем, каждый сам в себе переваривает и сторонится другого. Даже сидеть в номере всем вместе трудно. А выйдешь на люди – того хуже. Идешь по коридору и чувствуешь каждый палец в ботинке. И вроде пиджак на тебе не так. И галстук косо. Как на сцене в момент блистательного провала. Даже молоденькая дежурная глядит на тебя осуждающе. А командировочные оборачиваются вслед: «Вот он! Этот! Испугался, видите ли, низких температур! Лишил любознательных сям-озерцев единственной культурной радости!» Может, никто и не смотрит. А кажется. Действительно, ведь лишил. Но когда-нибудь надо было решиться.

Свои же и надулись. Себя же и наказал. Сто сорок километров – сюда, сто сорок – обратно. Прогулочка. Как раз чтоб измерить температуру в клубе. В другой раз они, конечно, натопят. Но сейчас не легче от этого. Даже если прав.

Словом, когда на следующий день возвращались в город, песен в автобусе не было. Юрий даже сначала уселся один на задней скамье, демонстративно. Потом уж Наташа к нему пересела.

«Теперь жди крупного разговора», – вздохнула Наташа.

Юрий остановился и стряхнул снег с лица. Налепило. Пока разбирался с этой историей, ноги бесконтрольно несли сами. От швейной фабрики они его далеко унесли. Но ничем новым не удивили, скучные ночи. Принесли, конечно, в знакомый двор. Ленин звонок засел в памяти смутной тревогой.

Все вечно и неизбежно. В высокой коляске спит незамерзаемый грудник. Откуда-то сверху тонко сочится обязательное: «Если друг оказался вдруг». Пять серых этажей, сломанных под углом, скучно обжимают двор. Ничто здесь не изменилось со вчерашнего вечера. Только каток перед первым подъездом стал еще шире и, возможно, прибавится еще один перелом. К двум, которые уже были. Тогда каток, безусловно, засыплют песком. Девчонка в искусственной шубке цвета горячих потрохов, тащит ведро на помойку. Помойка тоже на месте. И ржавый частный гараж, запертый до весны тремя замками. Девчонка высыпала из ведра, стукнула по дну и пробежала обратно. Юрий проводил ее взглядом. Да, цвет оглушительный. Рядом с такой шубкой он бы нипочем не пошел, у Борьки просто нет вкуса. Вернее, он, как и Лена, сразу цепляется за существо вещи, форма для них не имеет значения.

Эту девчонку Юрий несколько раз видел с Борькой. Они вместе возвращались из школы, Борька, пыхтя, тащил два портфеля и что-то умное говорил, заглядывая девчонке з лицо. Для этого он все неловко забегал вперед и даже вставал на цыпочки: девчонка почти на голову выше Борьки. Борька что-то совсем не растет, тоже в Лену. Девчонка смешно нагибалась к Борьке и скалила неровные зубы.

Насколько мог уловить Юрий, Борька дружил больше всего с этой девчонкой и еще с одним парнем из соседнего дома. Парня этого Юрий даже как-то застал у Борьки. У него было маленькое выпуклое лицо, слишком твердое для пятиклассника. Определившееся какое-то, – отметил тогда Юрий. И сразу захотелось разговорить этого парня. Но тот отвечал неохотно и удрал уже через несколько минут, оставив в душе Юрия смутную тревогу.

«Кто это?» – спросил он по возможности небрежно.

«Вовчик Сорокин», – сказал Борька с явным задиром.

«Что? Хороший малый?»

«Вовчик?!» – переспросил Борька таким тоном, что Юрий сразу понял, как безнадежно далеко ему до этого Вовчика.

Они долго и разобщенно молчали. От такого молчания рядом с Борькой Юрий уставал больше, чем от неожиданного прогона целого спектакля перед московской комиссией. Он только старался, чтобы Борька не заметил, как тяжело ему так молчать.

Борька тогда все-таки не выдержал и прямо спросил:

«Он тебе не понравился?»

«Почему? – уклонился Юрий. – Я его просто не знаю».

И тут же пожалел, что не покривил душой. Уже через пять минут он понял, что своим ответом резко углубил неприметную трещину между собой и сыном. Впрочем, тогда он еще делал вид, во всяком случае перед Леной, что никакой трещины нет.

А ведь еще прошлой весной Борька запросто забегал к Юрию в театр и даже обижался: «Ты почему вчера на классное собрание не пришел?» – «У меня же днем репетиция, ты же знаешь. Мама ходила?» – «Ага, – Борька небрежно кивал на «мама». – Я же хотел, чтобы ты пришел». – «Не все ли равно?» – говорил Юрий. Он был тогда спокоен за себя с Борькой и даже лениво гордился сам перед собой, как ладно все у него сложилось: сына он не потерял, они в одном городе, просто квартиры разные, и никаких трагедий. Страшно даже подумать, что Хуттер мог получить другой театр, и тогда Юрий сюда не приехал бы. «Совсем не все равно!» – обижался Борька. А Юрий делал тогда вид, что не понимает, и очень скрывал, как ему приятно.

Толстокожий дурак. Вполне ведь мог успеть в школу, если бы захотел. Когда хотел, успевал. И как еще выламывался перед Борькиной педагогшей, противно вспомнить. Борькина педагогша смотрела на Юрия с обожанием. Ничего не спрашивая, он знал точно, ночами она клеит актеров в альбом. По глазам видно. И теперь она жаждала вставить в альбом Юрия, родителя своего ученика, – это так романтично. А он снисходительно подыгрывал ей.

Последним безоблачным днем было для них с Борькой второе августа. Как раз перед отпуском. Театр тогда расщедрился – вывез всех в лес на своем автобусе.

По скользкому бревну Юрий и Борька перебрались через дремучий овраг, в глубине которого вяло буркал ручей, и даже голосов стало не слышно, как отсекло оврагом. Одни они были. Вокруг первобытно топорщились папоротники. Пахло мокрой осиной и дикими слизняками, возросшими на толстых грибах. Сумрачно было, и ветки дерзко били в лицо, Юрий все задерживал ветки руками, чтобы Борька успел пролезть. Ловким Борька никогда не был и не умел уклоняться: разные острые предметы всегда лупили его, и маленький и побольше он ходил в синяках.

Лена пыталась бороться с его неловкостью. Умолила кого-то, чтобы Борьку взяли в спортшколу, на художественную гимнастику. Борька страшно увлекся гимнастикой, шикарным словом «тренировка», новыми друзьями, которые обезьянами висели на шведской стенке и делали шпагат так легко, будто это раз плюнуть. Борька даже ходить начал тогда особой, спортивной, как ему казалось, походкой: подпрыгивая на ходу. Как кенгуренок. Он и был тогда маленький, смешной кенгуренок, переваливший в третий класс. А Юрий только-только приехал в город, и между ними стремительно нарастала тогда мужская дружба.