Михаил Веллер - Разбиватель сердец (сборник рассказов)

На вершине горы он приготовил сигнальный костер. Рядом сделал хижину и стал глядеть вдаль, где покажется корабль. Он спускался только за водой и пищей и очень торопился обратно.

Через два года он, потеряв сначала надежду на корабль, вслед за ней потерял уверенность, что вообще существуют корабли, да и сами другие люди тоже. Нет – значит, нет. А что было раньше – строго говоря, неизвестно. Голова иногда очень сильно болела. Даже из происшедшего на острове он уже не все помнил.

Он вернулся к хозяйству. Четыре добротные хижины, запас вяленой рыбы и сушеных корней, кувшины с водой, протоптанные тропинки, инструменты из камешков, палок, раковин и рыбьих костей. Конечно, обеспеченный быт требовал немало труда.

Выковыривая как-то моллюска из глубин витой раковины тростинкой, он дунул в тростинку, чтоб очистить ее от слизи – и получился свист. Ему понравилось. Он подул еще, с удовольствием и интересом прислушиваясь к звуку. Потом дунул в другую тростинку – та тоже свистела, но чуть иначе, по-своему.

Он развлекался, увлеченный. До вечера он передул во все тростинки, что имел. Надломленные звучали иначе, чем целые, длинные иначе, чем короткие, тонкие иначе, чем толстые, – он улавливал закономерности.

Первая мысль, которая пришла ему в голову наутро, – подуть в полую раковину. Раковина зазвучала басовито и мощно. Другие раковины тоже звучали. Напробовавшись, он стал сортировать их по силе и высоте звука.

Вскоре он обладал уже сотней разнообразнейших свистулек. Были там из пяти, из восьми и более неравных тростинок, скрепленных глиной, были и из самой глины, с дырочками и без, прямые и гнутые, и разветвляющиеся, и наборы разновеликих раковин. Он придумывал комбинированные, позволяющие извлекать сложный слух.

У него обнаружился музыкальный слух. Он научился наигрывать простенькие мелодии, переходя ко все более сложным. На лице его при этом появлялось задумчивое и болезненное выражение – возможно, он пытался вспомнить многое… и не мог, но как бы прикасался к забытой истине, хранящейся, видимо, в где-то в глубинах его существа, куда не дотягивался свет сознания.

Он познал в этом наслаждение и пристрастился к нему. Он запоминал одни мелодии, варьируя и совершенствуя их, и сочинял новые. Иногда у него даже вырывался смешок, появлялась слеза – а раньше он смеялся только при удачной рыбалке, а плакал от приступов боли.

Хозяйство терпело некоторый ущерб. Насладиться мелодией представлялось моментами желанней, чем съесть свежую рыбу, коли оставалась вяленая.

Он, вполне допустимо, полагал себя гением. Не исключено, что так оно и было.

Гора на острове оказалась вулкканом. Вулкан начал извержение утром. Плотный грохот растолкнул воздух, пепел занавесил небо. Белое пламя лавы излилось на склоны, лес сметался камнепадом и горел. А самое скверное, что остров стал опускаться в океан. Это произошло тем более некстати, что с некоторых пор человека гнело отчетливое несовершенство последних мелодий, явно хуже предыдущих, а накануне вырисовалось рождение мелодии замечательнейшей и прекраснейшей.

Он оценил обстановку, прикинул свои шансы, вздохнул, взял две вяленые рыбы и кувшин с водой, взял любимую свистульку из восьми травинок с пятью отверстиями каждая, четырех раздвоенных трубочек и двух раковин по краям и стал пробираться через хаос и дымящиеся трещины к холму в дальней части острова.

Там сел, отдохнул, закусил и принялся с бережностью нащупывать и выстраивать мелодию. Устав, он отпивал воды, разглаживал пальцами губы и играл дальше.

Не то чтоб он боялся или ему было все равно. Но он понимал, что, во-первых, вдруг он уцелеет; во-вторых, от его сожалений ничего не зависит; в-третьих, надо же чем-то занять время и отвлечься от грустной перспективы; в-четвертых, хоть насладиться любимым занятием; в-пятых да просто хотелось, вот и все.

Извержение продолжалось, и остров опускался. Через сутки волны плескались вокруг холма, где он спасался. У него еще оставалось полрыбы. Когда сверху летели камни, он прикрывал собой инструмент. Если ему не удавался очередной сложный пассаж, он ругался и топал ногами. А когда мелодия звучала особенно чисто и завораживающе, он прикрывал глаза, и лицо у него было совершенно счастливое.

"А старший топорник говорит: "Чтоб им всем сгореть, иродам!"

"Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!"

"Товарищ, – сказала старуха, – товарищ, от всех этих дел я хочу повеситься".

Однако! Я заржал. Ничего подбор цитаточек!

Записную книжку, черную, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав ею, – хозяин не обнаружился. Регистрацию на мой рейс еще не объявляли; зная, как ощутима бывает потеря записной книжки, я раскрыл ее: возможно, в начале есть координаты владельца.

"Я б-бы уб-бил г-г-гада".

"Хотел я его пристрелить – так ведь ни одного патрона не осталось".

"Я дам вам парабеллум".

Удивительно агрессивные записи. какой-то литературовед-мизантроп. Читатель-агрессор. Зачем ему, интересно, такая коллекция?

"Растрелять, – спокойно проговорил пьяный офицер".

"К тому времени станет теплее, и воевать будет легче".

Нечто удивительное. Материалы к диссертации о милитаризме в литературе? Военная терминология в художественной прозк?.. Я перелистнул несколько страниц:

"У нас генералы плачут, как дети".

Имею два места холодного груза".

Я перелистнул еще:

"Заткнись, Бобби Ли, – сказал Изгой. – Нет в жизни счастья".

"И цена всему этому – дерьмо".

"Лежи себе и сморкайся в платочек – вот и все удовольствиея".

Эге! Нетзвестный собиратель цитат, кажется, перешел на вопросы более общие. Отношение к более общим вопросам бытия тоже не сверкало оптимизмом.

Странички были нумерованы зеленой пастой. На страничке шестнадцатой освещался женский вопрос:

"Хорошая была женщина. – Хорошая, если стрелять в нее три раза в день".

"При взгляде на лицо Паулы почему-то казалось, что у нее кривые ноги".

"Жене: "Маня, Маня", а его б воля – он эту Маню в мешок да в воду".

Облик агрессивного человеконенавистника обогатился конкретной чертой женоненавистничества. Боже, что ж это за забавный человек?