Богомил Райнов - Только для мужчин

– А какой эффект? Тебе не кажется, что мы слишком терпеливо возимся с этой мерзостью – полемизируем, критикуем… Когда чересчур цацкаешься с мерзавцем, невольно попадаешь в его орбиту, он как бы приручает тебя, проникает в круговорот твоих мыслей и переживаний – следовательно, добивается своего…

– Тогда надо делать вид, будто мы его не замечаем, – предлагаю я, направляясь к плитке.

– Ему доставит удовольствие слишком пристальное наше внимание, – уточняет Петко. – Надо дать ему почувствовать, что он не властен повлиять на наши намерения и действия. Вот тогда он начнет беситься. А это уже признак самораспада, самоуничтожения.

– Опять обобщения, абстракции…

– А что, по-твоему, тут может быть конкретное? – спрашивает Петко.

– Ага, значит, отвечать террором на террор ты не склонен. Тогда придумай что-нибудь другое.

– Придумал. Но ты опять скажешь: абстракция. Принцип – всегда абстракция, но тем не менее принцип решает все…

Я помешиваю ложечкой кофе. В этом занятии, кажется, больше смысла, чем в бесплодных спорах.

– Людям нужна мысль, понимаешь? – продолжает Петко. – Мысль доходчивая, убедительная. Спасительная мысль, которая полностью овладевает сознанием. Идея, владеющая миллионами людей, уподобляется грозовому разряду, превращается в ураган, изгоняющий силы мрака я очищающий пространство.

– Осталось только родить эту идею…

– Почему же, я отчетливо ее вижу. Надо только втиснуть ее огромный смысл в какую-то предельно лаконичную форму, сильную и яркую, как молния, понимаешь?

Он замолкает. Обернувшись к двери, я понимаю почему: совершенно бесшумно вошла Лиза и остановилась, удивленно глядя на гостя (в стрессовое состояние она, впрочем, не впадает).

– А, Лизавета! – произносит Петко, будто они расстались полчаса назад на трамвайной остановке.

– Ой, Петко! – отзывается она почти таким же тоном. – Оказывается, вы знакомы…

– С давних пор, – говорю я. – Никак не найду сахар…

– Да он у вас под носом, Тони! – Лиза кивает на жестяную коробку, которая и в самом деле стоит на тумбочке.

Лиза начинает хозяйничать сама.

– А тебе не кажется, – спрашивает Петко, – что мы слишком усердно обсуждаем поведение других людей, вместо того чтобы хоть немного разобраться в собственном поведении?

Он, кажется, совершенно не считается с присутствием Лизы.

– Ты это о себе?

– Да все мы этим грешим, – признает Петко. – Иной раз говоришь себе: довольно, хватит! Глядишь – и снова понесло по течению.

– Значит, есть у тебя причины возмущаться…

– Это нельзя назвать возмущением! – прерывает он меня. – Зло не изжить праздной болтовней. Мы, возмущаясь, ворошим мусор, но его гнилой дух странным образом нас опьяняет… И в пространство добавляется лишний смрад.

– Не успел порог переступить – и уже пускаешься в рассуждения! – замечает Лиза, подавая ему кофе.

– Не пускаюсь, а продолжаю их, – уточняет Петко. – Продолжаю разговор, начатый много лет назад.

Мы молча пьем кофе, курим, и я постепенно начинаю догадываться, что эти двое, наверное, не прочь остаться вдвоем.

– Я выйду на минуту.

– Никуда вы не пойдете, – возражает Лиза категорическим тоном, какого я до сих пор у нее не слышал. – Обед готов, а на улице холод.

– Если ты это делаешь из соображения такта, это совершенно ни к чему, – присоединяется к ней и Петко. – Я хочу сказать Лизавете несколько слов, но секретов у нас нет. Мы тут свои люди.

– Сперва давайте пообедаем, – говорит Лиза.

Она уходит на кухню, а мы продолжаем болтать, то есть Петко продолжает свои излияния, а я слушаю. Потом мы обедаем, потом снова пьем кофе, и наконец мой приятель вспоминает, зачем пришел.

– Я хотел спросить у тебя, Лизавета, не изменила ли ты своего решения…

– Нет.

– С той поры много воды утекло, вот я и подумал…

– Нет.

– Это я и хотел узнать. Принес тебе немного денег. Не для тебя, конечно, для ребенка…

– Если для ребенка – возьму. Не такая у меня сейчас жизнь, чтоб отказываться, – равнодушно произносит Лиза.

– Значит, не зря я все же пришел, – философски заключает Петко и встает.

– Постой, куда это ты? – останавливаю я его.

– Пойду. Мне надо успеть на поезд.

Он неловко делает два-три шага к Лизе, но она, отвернувшись к окну, разглядывает смутные очертания ореха сквозь ажурную занавеску. Петко нерешительно останавливается, затем достает из кармана голубой конверт и кладет его на тумбочку, рядом с плиткой. Дешевый, изрядно помятый конверт, очевидно, немало времени провалявшийся в его кармане…

– Что за невоспитанность! – говорю я Лизе. – Проводите хоть человека!

Она резко оборачивается. Петко тоже смотрит на меня; я не вижу его глаз за темными очками, но догадываюсь, что выражает его взгляд: «Оставь, браток, ни к чему это». Наконец Петко, растерянно потоптавшись, махнув мне рукой, открывает дверь. Лиза выходит за ним.

– Вы вот кричите, а сами ну ничего не понимаете! – говорит она мне чуть позже, возвратившись в комнату.

Глаза ее подернуты влагой. А взгляд… Так смотрит собака, которую ударили ни за что ни про что.

– Я на вас не кричал! – возражаю я, все еще злясь. – Он как-никак отец вашего ребенка.

– Не желаю я, чтобы он был отцом моего ребенка! – кричит Лиза.

– А вот вы кричите. И сами не понимаете, что говорите. Он – отец, хотите вы того или нет!

– Только физически, – отвечает Лиза, сбавляя тон.

– Дело ваше. – Я пожимаю плечами. – Насколько я могу судить, он намного порядочнее некоторых других ваших знакомых. Может, у него не все в порядке, но он не подлей, это точно.

– Конечно, не подлец, – соглашается она. – И, да будет вам известно, у него абсолютно все в порядке. Это у вас не все в порядке, а он-то вполне здоров.

– Я другое имел в виду, – бормочу я. – Я о том, что содержать семью он вряд ли может…

– Ничего вы не понимаете! – с досадой прерывает она меня. – Не может. Я как-нибудь и сама управлюсь. Но он такой же отец моему ребенку, как мне – муж. То есть никакой. Вы-то уж должны знать, если считаетесь его другом: он всегда сам по себе, он не нуждается ни в ком. Он может жить рядом, но не с вами, и вспоминает о вас только когда охота поболтать, а наболтавшись вволю, снова о вас забывает – не потому, что он такой бесчувственный, а потому, что живет он в своем выдуманном мире и до вашего ему дела нет, и вообще – ну можно ли жить с человеком, с которым невозможно поладить? С ним можно только делить кров, да я то если ему не приспичит сменить местожительство, как он однажды и сделал.

Она нервно ходит от стола к окну, потом садится в свое кресло, молчит.

– Ну вот, – усмехаюсь я. – Вы говорите, у него все в порядке, а сами изобразили его сумасшедшим. Самым настоящим сумасшедшим.