Богомил Райнов - Только для мужчин

Труднее всего было привести весь этот винегрет в божеский вид, отстукать новорожденные творения на машинке и представить редактору, что тоже было моей заботой, поскольку Петко презирал эту сторону творческого процесса, считая ее канцелярщиной.

– У меня, брат, порядок, который насаждают буквоеды, начетчики и бюрократы, вызывает аллергию, потому что он противоестественный.

Подобные высказывания очень меня забавляли, но я старался, чтобы Петко этого не заметил.

– А я думаю, порядок существует всюду, в том числе и в природе, – заметил я, только чтобы подлить масла в огонь.

– Какой прок от твоей диалектики, если ты не замечаешь, что этот твой порядок то и дело взрывается, превращаясь в хаос?… Да, в хаос, который тоже, может быть, есть некий неизвестный нам порядок, совсем не тот, что в учебниках. Космос озаряют сверхновые светила и гибнут в гигантских взрывах, зловеще зияющие черные дыры всасывают звезды, возвращая их в небытие, вокруг нас бушуют магнитные бури, гниет живое, даже камни разрушаются, не говоря уже о могилах… Порядок, да? А второй закон термодинамики?

– Какой это?

– Закон роста энтропии.

– Ясно, – киваю я, так как меня это не особенно волнует.

– Ничего тебе не ясно. Смысл второго закона заключается в том, что всякое изменение представляет собою нарушение установленного порядка. Словом, удар по установленному порядку и очко в пользу хаоса. Весь космос все больше приближается к хаосу,

– Значит, мы летим ко всем чертям.

– Да, если верить учебникам. Однако в хаосе имеется некая непонятная закономерность – любой хаос, достигнув какого-то предела, перерастает в новый порядок. Короче говоря: от хаоса – к новой организации материи и обратно. Вечная пульсация. Великая пульсация.

– Ясно, – повторяю я. – А в чем состоит первый закон?

– Первый в данном случае роли не играет.

– Да я так, ради самообразования.

– Бакалейный закон. Тепло превращается в работу или работа – в тепло, хоть так, хоть этак. Отдаешь работу в машинописной форме – и твой карман согревает сотенная бумажка. Затем используешь потенциальную энергию сотенной, чтобы отстучать на машинке следующий опус, и так может продолжаться до тех пор, пока в действие не вступит второй закон.

Петко забредал в трясину философии и астрофизики по любому поводу и совершенно неожиданно; это значительно замедляло работу над очередным сценарием, блуждание по парку и томление в «Болгарии». Но такого рода экскурсы он чаще всего производил в подпитии, что, к счастью, случалось не слишком часто. Пил он не столько для того, чтобы отвести душу в разговоре, сколько для того, чтобы, как он говорил, «распугать призраков».

Некоторые его странные идеи показали зубки еще в ту пору, когда мы корпели над нашим вторым сценарием – об окружающей среде. Мы сидели в «Болгарии» – уже наступила зима, обжигающий ветер гнал поземку вдоль оледенелого бульвара, и погода была не для прогулок. Сидя напротив меня, Петко сосредоточенно курил и вместе с клубами дыма выдавал на-гора наметки визуальных решений. Он снял темные очки, и темные его глаза смотрели, как обычно, сквозь меня, куда-то в глубь зала, словно я был стеклянный.

Потом взгляд его сфокусировался; Петко, как видно устав от собственных рассуждений, растоптал на полу окурок, не обращая внимания на пепельницу, и сказал:

– Пока мы рассуждали, планета превратилась в помойную яму. Батюшки! Что же вокруг творится! Когда же мы наконец заметим, до какой степени окружающая среда загрязнена мыслями?

– Мозговые моторы тоже дают выхлопы?

– Не знаю, выхлопы это или другой смрад, но попробуй представить себе, что излучают в данный момент миллионы людей, какие мысли насыщают пространство. Сколько в них ненависти, злобы, жестокости, зависти, алчности, в лучшем случае страха, отчаяния и похоти. Какие эманации!

– А интересно, могут какие-нибудь устройства фиксировать все это? – продолжал я свои вопросы.

– Устройства! Когда-нибудь они появятся, но разве это так важно? Древние понимали силу молнии и без лейденской банки.

Петко машинально потянулся к измятой пачке, достал сигарету и закурил, как бы для того, чтобы у меня было время переварить только что услышанное.

– При вспышке молнии невидимое становится видимым, – сказал я. – А мысли, чтобы как-то проявиться, должны воплотиться в действие. Иначе они просто не имеют возможности проникнуть в окружающую среду.

– Ошибаешься, браток, – спокойно возразил Петко, послав мне в назидание струю дыма. – Электричество существует, оказывает действие и даже убивает, оставаясь невидимым. Видимое, невидимое – это вопрос второй. Любое однажды сказанное слово долго движется в пространстве в виде звуковой волны. Точно так же, как идет к нам свет далеких звезд, угасших миллионы лет тому назад. Но слово – всего лишь бледная тень человеческой мысли. Мы признаем существование тени, а того, что ее отбрасывает, не видим – в нас должна шарахнуть молния, и уж только тогда мы признаем, что в природе есть электричество.

Это была его идефикс: излучаемые людьми мысли витают в пространстве, они окутывают нашу планету, постепенно все более сгущаясь и действуя словно отравляющий газ…

– Ну, а хорошие мысли? – спросил я. – Раз плохие загрязняют, то хорошие должны были бы очищать.

– Именно.

– Значит, одни нейтрализуют другие – и все в порядке.

– Точно так же, как с теми очистными сооружениями на предприятиях, о которых мы с тобой толковали. Уменьшат процентов на десять ядовитые зева, сливаемые в реку, и говорят вроде тебя: теперь Все в порядке, загрязняем, но и очищаем. А почему бы тебе не прикинуть, сколько их наберется, добрых-то мыслен, среди скверных?

– Откуда мне взять такие данные?

– Какие еще данные? Разве нельзя установить без подслушивающих аппаратов, о чем толкуют люди, сидящие, например, за соседними столиками? – Широкий, жест Петко привлек внимание двух пенсионеров и группы молодых людей, расположившихся справа и слева от нас. – Разве трудно догадаться: они только тем и занимаются, что злословят по адресу близких и знакомых или возводят хулу на своего начальника, или рассказывают пошлые анекдоты…

– Почему обязательно пошлые?

– Ну, если тебе никак не обойтись без данных, поищи их в собственной голове. Проверь, что выдает эта голова каждый божий день: сколько светлых мыслей, сколько серых и сколько черных.

– Есть люди и получше меня.

– А есть и похуже! Не обижайся, браток, но я склонен отнести тебя к средней категории людей, для статистики самой подходящей. По тебе спокойно можно судить, сколько мыслительной продукции падает на душу населения.

Сколько падает? Если судить о той поре, о днях молодости, я не смогу ответить. Но если иметь в виду теперешнее время, то, пожалуй, ничего не падает на душу населения, разве только серость. Черных мыслей у меня нет, светлых и подавно. А так как совсем без мыслей обойтись невозможно, остаются одни серые. Нет в них ни ненависти, ни надежды, ни отчаяния. Серые. Серенькие как мышата. И почти такие же забавные.