Банана Ёсимото - Спящая

Я накрыла ее одеялом и выключила телевизор. Внезапно комната полностью погрузилась во тьму. Но, разумеется, за окном снежинки продолжали водить свои хороводы, падая на землю. Размытое бледное мерцание снега проникало в комнату сквозь щель между занавесками.

– Спокойной ночи, – прошептала я и легла.

Поздно ночью чудилось, что деревья в моем саду светятся.

В свете уличных фонарей спокойное зеленоватое сияние листьев и темно-коричневое мерцание стволов казалось довольно ярким.

Впервые я обратила на это внимание недавно, после того как стала еще больше пить. Всякий раз, когда смотрела на этот пейзаж пьяным взором, я поражалась чистоте этих цветов, и мне начинало представляться, что ничто в этом мире не имеет значения, и мне было бы плевать, даже если бы я потеряла все, что имею.

Это была покорность или отчаяние… Какая-то более естественная форма смирения. Ощущение, появившееся после эмоционального всплеска, было спокойным, холодным и кристально чистым.

Каждый раз я засыпала, размышляя об этом.

Разумеется, я понимала, что слишком много пью и было бы неплохо сократить количество спиртного, и днем я всегда клялась себе, что сегодня я выпью всего лишь капельку. Но потом наступал вечер, и за первой кружкой пива следовала вторая, и вскоре я уже не могла затормозить. Я начинала думать, что мне будет лучше спаться, если выпью еще чуть-чуть, и тут понимала, что смешиваю себе еще один джин с тоником. Чем темнее становилось за окном, тем больше я наливала джина, и напитки становились все крепче и крепче. И пока съедала целый пакет самой вкусной закуски этого столетия – попкорна с соевым соусом, – я думала: «Черт, опять… Опять я пью». Я никогда не напивалась до такой степени, чтобы возникало ощущение, будто сделала что-то не так, но иногда испытывала легкий шок, обнаружив перед собой пустую бутылку.

И только после того, как голова начинала кружиться, а тело раскачиваться из стороны в сторону, я падала в кровать и слышала этот убаюкивающий голос, напевающий мне что-то на ухо.

Сначала я решила, что это поет моя подушка. Мне всегда казалось, что у моей подушечки, так нежно поддерживающей мою щеку, несмотря ни на что, как бы плохи ни были дела, должен быть именно такой чистый голос, какой я слышала сейчас. Причем я внимала ему только с закрытыми глазами, потому заключила, что это лишь приятный сон. В такие моменты мое сознание никогда не бывало достаточно ясным, чтобы я о чем-то серьезно могла задуматься.

Отзвуки этого пения витали вокруг моего тела так трепетно и нежно, словно массировали мое сжавшееся сердце, помогая ему расслабиться, развязывая путы, которыми оно было стянуто. Это напоминало волны, или смех людей, с которыми я знакомилась в разных местах, с которыми подружилась, а потом рассталась, или все слова, сказанные мне этими людьми, или мяуканье моей потерявшейся кошки, смесь всех звуков, звенящих на заднем плане в дорогом для меня месте, оставшемся далеко-далеко, более не существовавшем, шелест листвы деревьев, пронесшийся мимо моих ушей, пока я вдыхала их свежий аромат, когда где-то путешествовала… Голос был комбинацией всех этих звуков.

И в эту ночь я снова услышала его.

Тихая песня чудилась более чувственной, чем пение ангелов, и более реальной. Я пыталась уловить мелодию, сконцентрировать на ней остатки своего сознания и отчаянно прислушивалась. Но дрема обволакивала меня, и приятная мелодия растворялась в моих сновидениях.

Давным-давно я была влюблена в одного странного человека, и кончилось все тем, что я стала одной из вершин причудливого любовного треугольника. Он был приятелем парня, с которым я встречаюсь теперь, и вокруг него витала аура мужчины, в кого женщины влюбляются ненадолго, но теряют при этом голову, а их любовь подобна взрыву. На самом деле он мало чем отличался от других мужчин и был довольно буйным – в нем было что-то хулиганское, но это я поняла только теперь, а тогда была молода и, разумеется, влюбилась в него. Сейчас я уже почти ничего о нем не помню. Мы много раз занимались любовью, снова и снова, но никогда у нас не было обычных свиданий, когда проводят время, просто глядя друг на друга, поэтому я с трудом могу вспомнить его лицо.

Почему-то я храню в памяти только эту противную женщину – Хару.

Как оказалось, мы с Хару влюбились в этого мужчину в одно и то же время. И вот однажды мы столкнулись нос к носу в его доме и потихоньку начали знакомиться, но, в конце концов, дошло до того, что мы практически стали жить втроем. Хару была на три года старше меня и где-то подрабатывала. А я тогда училась в колледже.

Естественно, мы друг друга презирали, ругались, а иногда пускали в ход кулаки и ввязывались в настоящую драку. Никогда в жизни я не была так близко от другого человека, и никто никогда не бесил меня так, как она. Только Хару стояла на моем пути. Должно быть, я желала ей смерти раз сто и действительно хотела этого. Разумеется, Хару в свою очередь тоже желала мне того же.

И две наши любви в один прекрасный день внезапно закончились, когда наш возлюбленный, устав от такой жизни, просто сбежал куда-то за тридевять земель и больше не вернулся. Тогда прервались и наши отношения с Хару. Я по-прежнему жила в том же городе, а Хару, по слухам, уехала в Париж или что-то в этом роде.

Это было последнее, что я о ней слышала.

Я понятия не имела, почему вдруг о ней вспомнила, причем почти с любовью. Я не особенно хотела снова с ней увидеться, и мне не было интересно, где она и что делает. Тот отрезок моей жизни был настолько заполнен страстью, что в итоге он завращался веретеном, пока не превратился в тонкую ниточку бессвязных воспоминаний. В результате он не оставил у меня особого впечатления.

Зная Хару, я представляла, что она стала дешевой шлюшкой и жила на иждивении у какого-нибудь парижского художника, хотя, возможно, ей посчастливилось найти себе богатого старичка, и теперь она ведет красивую жизнь за его счет. Она из таких женщин. Хару была худой, кожа да кости, манеры всегда неприятно холодные, голос низкий, она неизменно одевалась во все черное. У нее были тонкие губы и постоянная складка между бровями, и она все время жаловалась на жизнь. Но когда она улыбалась, то в ее лице появлялось что-то детское.

Почему-то вспоминать ее улыбку было больно.

Разумеется, когда ложишься спать такой пьяной, то просыпаться – просто сущий ад. Казалось, алкоголь сплющил мое тело, словно на него изнутри и снаружи давило по целой ванне горячего саке. Во рту пустыня Сахара, и даже на то, чтобы просто перевернуться, уходит куча времени.

Я не могла себе позволить начать думать о том, чтобы встать, почистить зубы или принять душ. Невозможно было поверить, что раньше я делала все мимоходом, словно это не доставляло никаких трудностей.