Николай Горбачев - Звездное тяготение

– Куриная слепота, что ли, напала, Рубцов? На "противника" работаете?

– Готов!

И надо же было случиться – из темноты, как на грех, появился капитан Савоненков и, проворно взобравшись на площадку, наклонился к панораме, что-то подкрутил, повернул штурвал и спокойно сказал:

– Ракету в белый свет пускаете: ошибка в наводке за допуском.

Соскочив на землю, он посветил фонариком, пометил карандашом в блокнот и так же неприметно исчез среди редких, проступавших черными стволами сосен.

– Достукались! – ворчливо бросил Долгов и, слазив на площадку, обследовал панораму.

Минута была неприятной: все подавленно молчали.

В бледном, рассеянном свете переноски, которую держал Уфимушкин, появился лейтенант Авилов – расстегнутый шлем сдвинут со лба – озабоченно, с тревогой спросил:

– В чем дело?

Долгов хмуро пояснил, переступил с ноги на ногу, опустил голову и, выдержав паузу, с надеждой взглянул на командира расчета:

– Разрешите, товарищ лейтенант, производить замену номеров? Взаимозаменяемость отрабатывать? Возможность подходящая – комплексное занятие. Когда еще такое будет?

Все это он произнес спокойно, скорее даже небрежно, но я догадался: он просто делал ход, собираясь на время занятий отстранить Рубцова и одновременно не желая его явно обидеть. Вот тебе и молчун, камень!

– Ладно. Согласен. – И лейтенант скрылся в темноте: видно, его занимали какие-то свои заботы.

– Давайте, становитесь вторым номером, – обернулся ко мне Долгов.

Я попробовал найти увертку. Он меня ставил в неловкое положение – поди докажи теперь Рубцову, что ты тут ни при чем!

– Я же четвертый номер, товарищ сержант.

Долгов не обратил на мои слова внимания, отвернулся: мол, понимайте приказ. Сергей коротко, но не больно ткнул в бок: давай! "Чертов медвежатник!" – выругался я про себя и даже не заметил, с каким видом уступил мне Рубцов место. Наверно, мое настроение в ту минуту было более скверным, чем его.

Сначала работал без интереса: чувствовал себя не в своей тарелке и, как тот книжный герой, о котором где-то читал, не съел бы даже яйцо всмятку.

Сменили еще с десяток позиций и к рассвету валились с ног.

Потом нас построили перед боевыми машинами.

Лейтенант Авилов, подравняв строй, подмигивает нам – мол, глядите веселей – и звонким, чтоб сбросить усталость, голосом подает команду: "Смирно", рапортует капитану Савоненкову. Тот, выслушав рапорт, идет вдоль строя, подтянутый, прямой – хотя и немало ему это стоит, – против середины, четко щелкнув каблуками, поворачивается к нам лицом, по привычке поводит взглядом с фланга на фланг: все ли в порядке?

– Занятия, товарищи, окончены. За умелые, слаженные действия генерал объявляет всем благодарность… – Комбат, вскинув прямую ладонь к виску, с подъемом бросает: – Спасибо, товарищи ракетчики!

– Служим Советскому Союзу! – рвут тишину наши слитые в одну глотки, эхо перекатывается по дремотному сосновому перелеску, как тяжелые шары: ужи… ветскоо… ююзу…

Еще минуту-две комбат делает короткий разбор, "вспоминает" Рубцова – тот сдержанно сопит во второй шеренге, – говорит о новичках, о первом для нас тактическом занятии. Я слышу свою фамилию – "Молодец, за наводчика сработал!" – и неудержимо, безнадежно краснею. Вздох облегчения срывается у меня, когда Савоненков энергично командует:

– Разойдись!

Передо мной тут же вырастает Сергей:

– Такое начало я бы не считал плохим! Как говорится, порядок в электрических фазах: косинус фи равен единице. Имей в виду, даже в энергетике такого не бывает!

Делаю вид, что надо отлучиться, и отхожу от него за машины. Первое тактическое занятие… Благодарность и – Рубцов… Как свести все воедино? Или пусть само все ставится на нужные места? Не вмешиваться в естественный ход событий? Но ведь это даже здорово – вот так наработаться, умаяться, чтоб во всем теле, в суставах, растворившись, щекотала сладкая немота, а сердце поднывает, растревоженное, взбудораженное…

Уже на рассвете колонна возвращалась в городок. Под грохот и лязг гусениц Нестеров, подмигнув рыжеватыми ресницами и дурачась, речитативом заводит:

Поет с улыбкой Авилов, оглядывая нас; Уфимушкин, сосредоточенный, строгий, шевелит губами, тоже поет, но и слушает свою пищалку-рацию.

Я задремал, скорчившись в углу рубки, потом услышал, как кто-то невесело сказал: "Ну, приехали, теперь загорать будем. Без нас завтрак съедят". Очнувшись, увидел: совсем рассвело. Установка стояла на дороге, а впереди, в двухстах метрах среди тополей виднелась усадьба совхоза – до военного городка оставалось немногим больше километра. У двигателя возились Гашимов, Долгов и механик тягача из команды обслуживания. Рядом стоял и тягач. Шлем Гашимова съехал на затылок, комбинезон расстегнут, на лице два масляных пятна от пальцев. В непривычно мертвой тишине после грохота и лязга отчетливо, по-мышиному попискивала морзянка рации Уфимушкина – лейтенант Авилов, наполовину высунувшись из люка, кому-то докладывал: "Да, да, развилка дорог юго-западнее совхоза!" Значит, верно, загорать… Солдаты стояли в стороне от установки в толпе совхозных девчат.

Я вылез из люка, спрыгнул на землю. Возле девчат были все, даже Рубцов. Сергей держался козырем и, по обыкновению, балагурил – там раздавался смех. Он увидел меня, позвал.

– А что это у вас такое? – повела глазами на установку самая рослая девушка с тонкими, шнурочком подведенными бровями. Губы и ресницы у нее тоже накрашены, щеки отливают меловой синью крема, косынка повязана наглухо, с низким напуском на лоб, чтоб уберечь от солнцепека лицо.

Сергей подмигнул солдатам, кокетливо, в тон, ответил:

– Так, один музыкальный инструмент: новый бас. Хотите послушать?

– Знаем, какой бас!…

– Точно, девочки. – Сергей подбоченился, светлый чуб высыпался из-под шлема. – Это так, механическая игрушка! В общем, – он снова подмигнул, – военная тайна. Лучше скажите, далеко ли, девицы-красавицы, путь держите?

– Тоже военная тайна! – отпарировала рослая девушка.

Соседка ее в цветном сарафане с открытыми плечами, усеянными блестками конопатин, прыснула в угол косынки:

– Тайна!… Свеклу-то тяпить?

Разговор был, что называется, "закидной", пустой. Я разглядывал девушек. Из пятерых выделялась одна. Желтая кофта ловко обтягивала ее грудь, западала глубокой складкой в узкой талии. Поношенные белые босоножки, загорелые, с облупившейся кожей икры, туго витая, как морской канат, коса между лопаток. Темные глаза смотрели умно – она, видно, была и самая серьезная: улыбалась сдержанно, с достоинством.