Николай Горбачев - Звездное тяготение

Положение мое стало совсем кислым. Да и вообще в расчете кончилась простота и ясность, стало натянуто и тихо, словно перед взрывом или, по крайней мере, перед грозой. Всех как подменили – ходили бесплотными мумиями.

Долгов делал вид, будто меня не существовало. И если уж доводилось прямо обращаться ко мне, то получалось это как-то равнодушно, немногословно.

Впрочем, понятно: и ему, и Авилову, и комбату, слышал, влетело за меня. Ничего не поделаешь – обычная цепочка! Совершил солдат проступок – и потянули ее звено за звеном. Хорошо, что тут она вроде ограничилась командиром батареи. А то, бывает, вытягивают ее дальше – до командира дивизиона, полка. Всем отвалят по первое число.

Сергей демонстративно отворачивался, когда случалось встречаться один на один. Во время занятий по боевой работе на тренажере перекидывался только деловыми редкими словами, в столовой не садился, как бывало, рядом, а устраивался между Гашимовым и Витамином; после отбоя ложился на кровать, вздохнув раз-другой, засыпал. Обиделся по-настоящему. Что ж, и для меня – не сахар были его слова.

Другие солдаты относились ко мне так, будто ничего не случилось, а вернее, случилось такое некрасивое, низкое, что просто надо не замечать или сделать вид, что не заметил. Уж лучше бы отворачивались, как от прокаженного, ругали или даже поколотили! Словом, собиралась тишина перед грозой. Ждут момента, чтобы больней ударить.

Пытался настраиваться на равнодушный лад, на свой "критицизм", но безуспешно – только злился и сам себе казался ненавистным. И неужели все понимают, как Долгов? "Думаете, герой? Вы – просто трус. Не жерла всех пушек на вас направлены, а всего-навсего, как на балаганного шута, – театральные бинокли…" Вот доисторическое, каменноугольное ископаемое! Гималайский медведь!

После ужина попробовал было читать, устроившись у окна в ленинской комнате, но в голову ничего не лезло. Каждую строчку прочитывал по нескольку раз, чтобы понять смысл, и все равно слова не доходили до сознания: отскакивали, словно от какой-то бронированной стенки.

Ожидание "грозы" становилось мучительным, я готов был в бессильной ярости бросить всем: "Да кончайте вы, черт возьми!" Хотел уже отложить книжку – все равно ничего не получалось, – уйти из казармы, может, отступится тяжесть, развеется подспудная жгучая злость и обида.

Солдаты занимались кто чем: было свободное время. Читали газеты – подшивки лежали на длинном, покрытом красным сатином столе. В дальнем углу шумная компания резалась в домино, за двумя шахматными столиками, точно великие визири, склонившись, напряженно думали шахматисты.

Вон за тем столиком у окна, под кудлатым в бочонке фикусом, обычно садились мы с Долговым. "Цветы люблю, всякую зелень – кислород отдают. Под землей научился ценить. А некоторые, бывает, зря его тратят", – объяснял он свою приверженность к этому месту. Я же мимо ушей пропускал его прозрачную философию. Выигрывали попеременно, хотя чаще успех сопутствовал мне. А солдаты расчета, бывало, окружив нас, с жаром советуют, спорят, чья возьмет… Кстати, где же они?…

Только тут увидел: из нашего расчета, оказывается, никого не было. И вдруг с внезапной тоскливостью отдалось: куда подевались? Но… почему меня это беспокоит? Не все ли мне равно?…

В этот момент передо мной явился Долгов: не заметил, когда он подошел. Тихо, вероятно не желая привлекать внимание, буркнул:

– Идите в ракетный класс. Лейтенант Авилов и весь расчет там.

Я воспринял это равнодушно, хотя и понял, зачем им понадобился. Терпкая немота оттекла к ногам. Поднявшись, пошел за Долговым.

Над дверью класса висела из толстого темного стекла табличка: "Технический класс", а солдаты называли его просто "ракетным". В первой комнате размещались всякие стенды, плакаты по общим вопросам, во второй – секретной – стены были увешаны простынями-схемами ракеты, установки, на стеллажах и прямо на полу лежали узлы и детали, действующие макеты, на железных треножниках – разрезная ракета. За приоткрытой дверью слышался неспокойный шумок и говор. Когда Долгов открыл дверь из коридора, шагнул в класс, говор сразу смолк.

Впереди, лицом к двери, сидел лейтенант Авилов, усики темней выделялись при свете лампочки, руки на столе лежали совсем по-школьному: ладошками вниз. Солдаты жиденько рассыпались за черными стопами.

– Садитесь, – показал мне глазами Авилов.

Устроился позади всех, за отдельным столом. Глаза лейтенанта остановились на мне, я не сморгнул – будь что будет. Лейтенант торопливо снял руки со стола, словно чего-то вдруг испугался.

– Что ж, повторяю, – проговорил тихо. – Комбат предложил обсудить в расчете: как быть с рядовым Кольцовым?… Самоволки, гауптвахта. Передать дело в трибунал или ограничиться разбором на общем собрании личного состава?

Понятно, трибунал или суд общественности меня ждет! В первом случае – дисциплинарный батальон, во втором… Стоять перед всеми, под несколькими десятками нацеленных глаз, читать в них самые разнородные, как лоскутное одеяло, мысли: одни – равнодушные, другие – радостно-злые, третьи – ехидно-насмешливые… И давать отчет: что? зачем? почему? Вот уж поистине, как говорит Сергей, "обмарался по самое темечко"! И чему быть – теперь зависит вот от них. "Они решают, а тебя пригласили, чтоб тумаки собирал!" – отдаленно, отголоском обиды мелькнуло в голове.

А они молчали. Никто не отваживался начинать первым. Или другое? Рубцов, самый крайний, уткнулся в стол, возит по нему пальцем, точно малое дитя; Гашимов весь скривился, будто проглотил горькое лекарство, запустил пятерню в сизо-вороные, курчавые и жесткие, как щетина, волосы. Что делал Сергей Нестеров, не представлял: впереди виднелся его покатый затылок с жилистой шеей. "Ведь обидел его ни за что ни про что!"

Сбоку, за соседним столом, тяжеловато елознул Долгов, оглядел всех как-то хмуро, словно осуждающе.

– Разрешите, товарищ лейтенант? – Он так же тяжело поднялся, широкий, плечистый, не разогнувшись полностью, по привычке медленно расправил подол гимнастерки. – Наделал он дел, что и говорить, – хоть другим отбавляй. И то много останется. Белой бумажкой залепил наше отличие на доске… Да не в этом еще дело! – Он, вдруг почему-то осердясь, взмахнул широкой ладонью. – Все верно: не дяде же за нас отвечать! Виноваты мы все, все и будем отвечать. Нечего на зеркало пенять: наши тумаки и шишки. Но с ним… на первый раз, товарищ лейтенант, обойтись разбором на собрании. Мое мнение. Пусть другие скажут.

"Вот и он о тумаках…" Долгов сел, как-то сразу сжавшись, поникнув: приятного мало – расчет отличным был да сплыл. Авилов опять положил руки на стол, повел слева направо головой: