Ричард Аппиньянези - Доклад Юкио Мисимы императору

– Представьте себе промышленную систему производства, – задумчиво промолвил я, обращаясь к доктору Чэттерджи, – огромный, эффективный сборочный конвейер, управляемый на основе современных научных методов и производящий только одно – смерть. Как бы вы назвали такую систему?

– Только не Каси, сэр. То, что вы описали, скорее походит на Аушвиц.

– Да, конечно, это Аушвиц. Но не только. Это также и тот авиазавод, на котором я работал. Он производил боевые самолеты для эскадрилий самоубийц. Аушвиц и камикадзе были бы невозможны без веры в победу духа над материальными вещами. Та же самая вера, как видно, присутствует и здесь.

– Забавное сравнение, сэр, но мне кажется, вы далеки от истины, – засмеявшись, сказал доктор Чэттерджи.

– Вы так считаете? То, что я видел на авиазаводе, то, что я вижу здесь, можно встретить и в современных медных рудниках «Хитачи» на равнине Канто. Все, в чем могут нуждаться работающие там шахтеры и их семейства – от парикмахерской до кремации, от стрижки волос до похорон, все эти услуги предоставляет им компания «Хитачи». Она – их единственный дом, их единственная родная земля.

– Вы сторонник марксизма?

– Я его враг. Мне не нужно напоминать о том, что передовые технологические методы, с помощью которых лет двадцать назад производили смерть, теперь являются источником нашего богатства и процветания.

Внутренности поджаривавшегося на костре трупа тем временем сгорели, и на месте живота образовалась впадина. Служитель подцепил вилами грудную клетку, небрежно поднял обугленные останки и бросил их туда, где пламя бушевало сильнее.

Я взглянул на верхнюю террасу, к которой вели каменные ступени, и, к своему удивлению, увидел там полдюжины молодых людей в набедренных повязках. Крепкие, мускулистые, они занимались физическими упражнениями. Один из атлетов размахивал парой тяжелых дубинок из красного дерева, с которыми традиционно тренируются персидские культуристы. Спортсмены заинтересовали меня. Заметив огонек любопытства в моих глазах, доктор Чэттерджи пренебрежительно усмехнулся.

– Это наши атлеты, занимающиеся в школах борьбы, – сказал он. – Я уже говорил вам, сэр, что смерть – большой бизнес в Каси и между группами священнослужителей существует жестокая конкуренция. Они нанимают крепких парней с хорошо развитой мускулатурой, чтобы защитить себя. Насилие является здесь обычным делом, и в результате кровавых стычек порой гибнут люди.

– Значит, гангстеры способствуют победе духа над материей?

– Это всего лишь жалкие уголовники, сэр, не представляющие никакого интереса. Они почитают Виндхья Васини Деви, богиню разрушения, культ которой известен с древних времен. Ей поклонялись головорезы, разбойники с большой дороги и душегубы. Вы можете увидеть ее святилище на берегу Ганга, это очень Уродливая богиня – сморщенная, чернокожая. Ее изображают стоящей на черной крысе и называют Черной Матерью.

Я не сводил глаз с атлетов и вскоре увидел, что к ним подошел грациозный мальчик с длинными волосами. Я сразу же узнал его по светлой коже и правильным чертам лица. Это был тот юный акробат, которого я видел сегодня рано утром в доме, где прощались с покойником. Я потерял его, но вот он снова возник передо мной, мой призрачный спаситель. Мой Дзиндзо, явившийся на перепутье дорог. Атлеты радостно приветствовали его. По-видимому, он был среди них своим человеком. Возможно, он являлся; их талисманом, подарком их таинственной Черной Матери, стоящей, как на пьедестале, на черной крысе. Но скорее всего мой акробат был простым уличным пострелом, бенаресским сиротой, находившимся на содержании борцов и ублажавшим их. Наблюдая за тем, как он расчесывает деревянным гребнем свои длинные волосы, я старался представить себе, кто же этот подросток на самом деле и как он живет. Его волосы казались мне черным пламенем, факелом, которым Идзанаки освещал подземный мир.

Я завидовал этому мальчугану. Нет ничего лучше для душевного здоровья, чем, презрев свое живое воображение, сидеть здесь, посреди этой фабрики смерти, и с наслаждением жевать орехи бетеля и потягивать пенистую простоквашу. Только такой праздный, исполненный чувственности и безразличный к тому, что творится здесь, в Маникарника, человек, как он, мог стать моим спасителем. Я хотел обратить на юношу внимание доктора Чэттерджи, но у того сильно слезились глаза от дыма костра. Одним словом, мой гид не проявил никакого интереса к борцам и мальчику-акробату.

Странный шум вывел меня из задумчивости. Один из служителей вооружился бамбуковой палкой, чтобы разломать череп кремируемого – единственную часть тела, которая еще не превратилась в золу. Он ударил палкой по темени, раздался треск, и череп раскололся на части.

Доктор Чэттерджи вздрогнул и покачал головой.

– В наши дни часто нарушаются правила, по которым должны совершаться ритуалы, – с тяжелым вздохом промолвил он. – Это решающий момент всей церемонии, «капал крийя», взлом черепа. Пока череп не взломан, прана, дыхание жизни, еще не оставило тело, и оно считается живым. А после уничтожения черепа лишенный телесной оболочки дух представляет большую опасность и для священнослужителей, и для всех присутствующих на похоронах. Ритуал капал крийя во время кремации должен совершать близкий родственник покойного. А то, что мы видели сейчас, недопустимо.

Затем близкий родственник покойного, совершая прощальный ритуал, бросил глиняный горшок с водой из Ганга через плечо на потухший костер и, не оглядываясь, пошел прочь. За ним тронулись все родные и близкие. Служитель оросил тлеющие угли молоком, чтобы охладить пепел сожженной жертвы, прежде чем предать его водам реки.

Я поднял глаза, надеясь увидеть на верхней террасе моего Дзиндзо. Но он снова исчез. Мое спасение опять не состоялось.

В 1943 году, когда мне исполнилось восемнадцать лет и я достиг призывного возраста, мое начальство в Школе пэров ожидало, что я пройду курсы военной подготовки и стану офицером. Стать офицером было не только моим правом, как выпускника привилегированной Школы пэров, но и долгом перед Его императорским величеством, предки которого основали это учебное заведение. Руководство школы оказывало на меня давление вплоть до мая 1944 года, когда я получил повестку, предписывавшую мне пройти допризывную медицинскую комиссию. И тогда передо мной встал выбор.

Впрочем, как я уже говорил, выбор за меня сделал мой отец Азуса. Я проходил медицинскую комиссию в Сикате. Направленное руководству Школы пэров заключение военных врачей гласило, что я непригоден для того, чтобы стать офицером. Впрочем, этого и добивался мой отец. Конечно, я мог бы притвориться невинной овечкой и утверждать, что сам и не помышлял уклоняться от военной службы. Мог бы обвинить отца в том, что он обманул государство. Но правда, как всегда, не укладывается в прокрустово ложе фактов, и в данном конкретном случае до нее трудно докопаться, она прячется в запутанном клубке отвергнутой любви и извращенной амбициозности. Правда – хитросплетение следов на февральском снегу. И мой долг теперь, двадцать пять лет спустя, восстановить цепочку этих отпечатков.