Салман Рушди - Дети полуночи

Есть здесь ирония, которую необходимо отметить: разве не поднялся Шива как раз тогда, когда опустился Салем? Кто теперь прозябал в трущобах, а кто взирал на соперника с необозримых высот? Только война способна так пересочинить человеческие жизни… Так или иначе, в день, который вполне мог быть восемнадцатым мая, майор Шива появился в квартале фокусников и проехал по ранящим взоры улицам трущоб со странным выражением на лице: бесконечное презрение к бедности, свойственное недавним выскочкам, смешивалось в нем с чем-то более таинственным: возможно, майор Шива, привлеченный в сии смиренные пределы заклинаниями Парвати-Колдуньи, и ведать не ведал, какая сила велела ему явиться сюда.

Засим следует воссоздание головокружительной карьеры майора Шивы; эту картину я написал, опираясь на то, что поведала мне Парвати после нашей свадьбы. Похоже, мой коварный соперник любил хвастаться перед ней своими подвигами, и вы могли бы сделать скидку на то, что человек, так часто бьющий себя кулаком в грудь, невольно грешит против истины; и все же нет оснований предполагать, будто то, что он рассказал Парвати, а она повторила мне, намного отстоит от подлинного положения дел.

В конце войны на Востоке легенды об устрашающих подвигах Шивы гремели по улицам городов, попадали в газеты и журналы и таким образом просачивались в салоны людей зажиточных; облаками, плотными, как мушиные рои, забивались в ушные раковины хозяек – так что Шива оказался повышен и в социальном статусе, а не только в армейском звании, и его стали приглашать на тысячу и одно собрание: на банкеты, музыкальные вечера, партии в бридж, дипломатические приемы, партийные конференции, большие сборища и менее значительные местные праздники, вроде спортивных состязаний в школах и фешенебельных балов – и везде ему рукоплескали и завладевали им самые благородные и прекрасные женщины страны, к которым сказания о его подвигах липли словно мухи; застили им глаза так, что они видели этого парня сквозь туман легенды; покрывали кончики пальцев так, что при прикосновении ощущалась лишь волшебная пленка мифа; прилипали к их языкам, и они уже не могли говорить о нем, как об обычном, земном человеке. Индийская армия, в то время вступившая в политическую борьбу против намечающегося сокращения расходов на вооружения, поняла всю ценность посланника, обладающего такой харизмой, и позволяла герою вращаться среди его влиятельных поклонников; Шива охотно, по доброй воле, вступил в новую жизнь.

Он отрастил роскошные усы, и его денщик ежедневно умащал их льняным маслом с добавками кориандра; непринужденно вращаясь в гостиных сильных мира сего, он участвовал в легком политическом трепе и всегда заявлял себя горячим, убежденным сторонником госпожи Ганди, более всего из-за ненависти к ее оппоненту Морарджи Десаи, который был непозволительно стар, пил собственную мочу; чья кожа шуршала, словно рисовая бумага; к тому же, будучи главой администрации Бомбея, он когда-то запретил алкоголь и взялся за молодых гунда, то есть хулиганов или апашей, иными словами, за самого мальчишку Шиву… но эта праздная болтовня занимала лишь часть его мыслей, в основном поглощенных дамами. Шиву тоже осаждало слишком-много-женщин, и в те бурные дни после победы он создал себе тайную репутацию, которая (хвастался он перед Парвати) вскоре встала вровень с официальной, явной – «черная» легенда рядом с «белой». Чем делились леди в салонах или во время игры в канасту? Что прорывалось свистящим шепотом сквозь смешки всюду, где собирались вместе две или три блестящие дамы? А вот что: майор Шива становился известным соблазнителем; дамским угодником, наставляющим рога богачам; одним словом – племенным жеребцом.

Женщины, рассказывал он Парвати, были всюду, куда он ни являлся: их нежные, гибкие, по-птичьи хрупкие тела, клонящиеся под тяжестью украшений и похоти; их глаза, которые затуманивала легенда о герое – трудно было бы противиться им, даже если бы и возникло такое желание. Но майор Шива и не собирался противиться. Он сочувственно преклонял свой слух перед рассказами об их маленьких драмах: мужья-импотенты, побои, недостаток-внимания; охотно выслушивал любые оправдания, какие только приходили в голову этим пленительным феям. Как моя бабка на своей бензоколонке (но с более пагубной целью), он внимал их бедам; потягивая виски в сверкающих, озаренных свечами бальных залах, он наблюдал, как трепетали ресницы, как посреди жалоб красноречиво учащалось дыхание; и в конце концов им всегда удавалось уронить сумочку, или пролить коктейль, или выбить у него из руки трость так, что ему приходилось нагибаться и доставать то-что-упало, и тут он видел записки, воткнутые в сандалии, торчащие лакомыми кусочками из-под пальцев с накрашенными ногтями. В те дни (если верить майору) прелестные, забывшие стыд индийские бегам стали ужасно неуклюжи, и их туфли говорили о полуночных свиданиях, о бугенвиллии, чьи плети достигают окон спальни, о мужьях, столь кстати уехавших спускать на воду корабли, сопровождать партии экспортного чая, закупать шарикоподшипники в Швеции. Пока эти несчастные отсутствовали, майор Шива посещал их дома и крал то, что было им дороже всего: жены их падали в его объятия. Вполне возможно (я разделил пополам цифры, приведенные майором), что в разгар его волокитства в него были влюблены не менее десяти тысяч женщин.

И, конечно, рождались дети. Отпрыски беззаконных полуночных часов. Красивые, резвые младенцы, не ведающие горя в своих богатых колыбельках. Покрывая ублюдками всю карту Индии, герой войны шел своей дорогой, но (и об этом он тоже поведал Парвати) майор имел один странный недостаток – он терял интерес к любой женщине, стоило той забеременеть; какими бы красивыми, чувственными, любящими ни были дамы, он за версту обходил их спальни, как только они объявляли, что носят его ребенка; и прелестным леди с красными от слез глазами приходилось убеждать своих рогатых мужей, что – да, конечно, это твой малыш, дорогой, жизнью клянусь, разве он не похож на тебя, нет, я не грущу, с чего мне грустить, я плачу от радости.

В числе таких брошенных матерей оказалась Рошанара, юная жена магната сталелитейной промышленности С.П. Шетти; и на ипподроме Махалакшми в Бомбее она проткнула непомерно раздувшееся самомнение Шивы, словно воздушный шар. Он прогуливался среди паддоков, наклоняясь через каждые несколько ярдов, чтобы подобрать женские шали и зонтики, которые, казалось, обретали собственную жизнь и вырывались из рук своих владелиц, когда майор проходил мимо; Рошанара Шетти вышла ему навстречу, решительно встала на пути и не двигалась с места; глаза этой семнадцатилетней девчонки переполняла неистовая детская обида. Он холодно поздоровался с ней, едва прикоснувшись к фуражке, и попытался пройти, но юная леди впилась ему в руку ноготками, острыми, как иголки; улыбнулась ледяной, предвещающей недоброе, улыбкой, и пошла рядом. Пока они шли, Рошанара влила ему в уши отраву своего полудетского гнева; ненависть и обида на бывшего возлюбленного придали убедительности ее речам, заставили его поверить. Юная особа нашептывала безжалостно – как это забавно, Боже мой, вот он хорохорится в высшем свете, будто петух в курятнике, а тем временем дамы смеются у него за спиной – о да, майор сахиб, не надо себя обманывать, знатным женщинам всегда нравилось спать со скотами-деревенщиной-грубиянами, но по-настоящему вот что мы о вас думаем: Боже мой, смотреть противно, как вы едите и жир течет по подбородку; думаете, мы не замечаем, что вы никогда не держите чашку за ручку, когда пьете чай; воображаете, будто мы не слышим, как вы рыгаете и пускаете ветры; для нас вы как ручная обезьяна, майор сахиб, от вас, конечно, есть польза, но вы попросту скоморох.