Виль Липатов - Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине

– Спасибо. Постою.

– А я сяду и хочу, чтобы ты тоже сел, а не торчал каланчой. Голос хороший и спокойный, движения ровные – совсем пришла в себя и на табуретку села прочно, уверенно.

– Иван, скажи, сколько раз и когда ты мне врал? Хм… Ну ты понял мой вопрос? Понял?

– Понял. Отвечаю… Никогда не врал, никогда не утаивал. В деревне я с ней только раз-другой на бревнышке сидел, так об этом тебе рассказывал. В Ромске беда произошла… Да ты сама знаешь, что я человек неврущий…

Настя слушала мужа, склонив голову на плечо, будто хотела поймать в Ивановой музыке все-все фальшивые ноты.

– Прости, Иван, я помолчу немножко, – попросила она. – Совсем немножко…

Молчала Настя долго, до того, что начало рябить в глазах. Наконец увидела мужа.

– Ну вот что я надумала, Иван. Все упрощается, если начать сначала. Давай, муженек мой бывший, вместе загибать пальцы. Согласен?

– Я на все согласен.

– Палец первый. Выходила я замуж по любви. Есть загнутый палец?

– Есть.

– Палец второй! Хотела от тебя ребенка. Есть второй палец? Палец третий! Хотела забыть полярника – забыла. Есть третий палец?

– Есть, Настя, есть!

– Какого же рожна я еще требую? – себе самой удивилась. Настя. – Сын, любовь – при мне, а полярника нет и не было… Богатой, Иван, я от тебя ухожу. Спасибо! А Косте скажем: едем гостить к дедушке.

«Никуда Настя не уедет! – вдруг мирно подумал Иван. – Себя не преодолеет… Кандалы!»

– Иван, ты слышал, что я тебе сказала?

– Да, Костя едет гостить к дедушке.

Настя деловито поджала губы, энергично поднялась, пошла к двери – сразу понятно, что собирать и складывать вещи. В кинофильмах так всегда ходят, чтобы потом броском да швырком набивать скомканными вещами чемодан… Иван сонно и нервно потянулся, поразмыслив, поднялся и, как приказала Настя, направился за ней в супружескую спальню. Так и есть! Настя складывает вещи, но не швырком, а, наоборот, занудно аккуратно.

– Вот такое дело, Настя, – в спину жене сказал Иван. – Такое дело, что мать права. Нельзя Костю без отца оставлять. – Он помолчал. – Я себя выправлю. Скоро выправлю…

– А куда ребенка Ненашевой прикажешь определить? Гадко, смрадно, болотно!

– Выходит, Настя, ты бы… – Иван почесал затылок. – Может, это самое… Ребенка-то, может, и не будет…

Вот оно и случилось! Настя выпрямилась рывком, развернулась к мужу и так закричала, что Костя и за тремя стенками мог проснуться.

– За-а-молчи-и-и-и! Подле-ец! Замолчи-и-и-и-и!

Если так долго кричать, легко без голоса навек остаться, но Иван подумал: «Может, криком изойдет, так успокоится! Тогда придумаем что-нибудь…»

– Замолч-и-и-и-и!

Иван давно молчал, хотя – дураку ясно! – до смерти ему хорошей жизни не предвидится, вериги носить придется и две гири-пудовихи на ногах. «Ну простит меня Настя, а толку? Любка – она на месте. У нее ребенок, если не брешут бабы, родится. Убегать некуда, разве на луну, но и там достанут. Настя, Любка, сын… Я сегодня одну мысль по тысяче раз повторяю!»

– За-мол-чи! – в последний раз крикнула Настя. И выбежала из спальни.

Тихо было в доме, так тихо, что Иван вдруг почувствовал, что Костя проснулся и лежит молча, с открытыми глазами, испуганно затаив дыхание. Еле волоча одеревеневшие ноги, двинулся Иван из спальни, но появилась Настя.

– Ложись спать, – сказала она. – Пожалуйста!

– Костя проснулся, – ответил Иван. – Пойду убаюкаю. Жена жестом остановила:

– Мой сын спит, в убаюкивании не нуждается. Ложись спать. Двери не закрывай. Пожалуйста!

Нет, что будет, когда Настя простит Ивана? Все же останется на местах, ничего же нового не появится, кроме того, что будет время от времени кричать и смотреть всегда на мужа вражьими глазами?

– Так я пошел спать?

– Пожалуйста!

Точно сорока: «пожалуйста» и «пожалуйста»…

– Торопиться с вещами, Настя, нет резона, – сказал Иван. – Самолет пойдет послезавтра, да еще и вечером. По погоде. Аэрофлотовцы сегодня ответили, что раньше рейса не будет. – Он помолчал. – Но ты и послезавтра не улетишь, Настя! Послезавтра пойдет восьмиместный. С ним лететь нельзя. Костя и вещи…

– Диковинно! – Настя прижала ладони к щекам. – Откуда такая осведомленность в аэрофлотовском расписании, Мурзин? Вы заранее готовили отправку сына и бывшей жены? Слушайте, Мурзин, да вас…

– Не надо нас стирать в порошок! – перебил Иван. – Поберегите силы! Он улыбнулся. – Можно вопрос?

– Пожалуйста!

– Простишь не простишь:– не в этом дело, ты права… Ты мне мысль подай, Настя, как жить. Полагаю, непрощеному легче, ты тоже это понимаешь. Давай в две головы мыслить, если слова матери к тебе не прилипли… Век научно-технической революции. Маскулинизация женщин, феминизация мужчин. Реальные вещи!

Настя сказала:

– Подонок.

Иван ее понял правильно: промолчал спокойно.

– Ты нездоров, Иван! – задумчиво и серьезно сказала Настя. – Возможно, математические способности преувеличенного масштаба – результат психической ненормальности. – Жена открыла глаза широко-широко. – Станет нормальный человек в твоем положении спрашивать меня, как выйти из клинча? Нет, ты определенно тронулся! Пожалуй, так и надо относиться к тебе: болен!

– Ладно! – сказал Ванюшка. – А если серьезно, мы оба сумасшедшие. Разговариваем, а зачем? Извини!

Дружно, слаженно, по-армейски они прошли в спальню, молча и быстро разделись, легли, чтобы в кромешной темноте бессонно смотреть в потолок, решая все тот же неразрешенный вопрос: как быть? И оба точно знали, что ответа нет, решения не существует, но лежали неподвижно, глаза не закрывали, дышали осторожно, не шевелились, чтобы каждый думал о другом: «Спит! Хорошая нервная система». Умному человеку со стороны – справедливому и рассудительному – подумалось бы так: «.Спать надо. Крепко и хорошо!» Однако Иван и Настя до такой высшей мудрости еще не доросли…

Часов около четырех ночи Иван перевернулся на бок, лицом к невидимой жене, вздохнув, сказал:

– Мы с тобой разойдемся, а я с Любкой сроду не сойдусь. С ней семейно жить нельзя… Забавное дело получается.

Настя не ответила; минута прошла, вторая, третья, затем жена тоже повернулась на бок, вздохнула и опять затаилась в молчании, словно продолжала спать. Иван улыбнулся в темноте: нежно было ему сейчас, в эти минуты, любящему Настю больше всех людей на теплой и круглой земле. Жена, товарищ, друг… Перебраться к ней в кровать, погладить по голове, нежно поцеловать. Родная, близкая, Костина мать, жена, а приходится только улыбаться от любви в темноте и одиночестве.

– Смешное дело получается! – нежно повторил Иван. – Одинешенек, как Никон Никонович, останусь. Смешно!

Настя теперь вроде и не дышала, притаилась в оцепенении от необычного голоса мужа – не знала, наверное, что подумать, верить или не верить человеку, который с первого дня и до последнего обманывал. Однако голос нежный, искренний, правдивый. Иван бешено прислушивался: раскроет губы, вздохнет, пошевелится, скажет любую пустяковину – и позади, позади большая беда! Однако Настя так ничего и не сказала, а, напротив, трижды неумело всхрапнула, как бы в глубоком сне.