Андрей Дмитриев - Бухта Радости

“ПАЗ” встал. Из-за плеча водителя Кромбахер видел зад стоящей впереди “тойоты”; ее правый поворотник помигивал – и правый глаз Кромбахера невольно замигал ему в ответ. “Тойота” тронулась, “ПАЗ” – следом; Кромбахера качнуло в тесном кресле. Вслед за “тойотой” ПАЗ свернул направо. Кромбахер понял: миновали Пирогово. Он оглянулся на бойцов. Их одинаковые головы, обтянутые трикотажем, дружно покачивались от плеча к плечу. Сейчас Кромбахер думал о них с нежностью: ребятушки … Он думал: отобрал законный выходной – и хоть бы кто из них поморщился или посмел вопросы задавать. Как вызвонил – все собрались, построились и без вопросов влезли в “ПАЗ”: вези, Кромбахер!…

В автобусе запахло гарью. Кромбахер приподнял рогожку на окне. Тяжелый черный дым слоями поднимался над обочиной. Похоже было, там горели автомобильные покрышки или обрывки рубероида – Кромбахер толком и не разглядел. Он опустил рогожку; закипая, отвернулся от окна: какое свинство, свинство, свинство! Повсюду, только подними рогожку, свинство ; никто не может положить ему конец, поскольку все решили положить на все с прибором. Нельзя, нельзя ложить с прибором! Иначе: гарь, и вонь; иначе получается такое, что получилось буквально вчера. Отправил Люсю с сыном оттянуться в Бухте Радости – вернулась Люся вся в слезах, и сын, поглядывая на нее, тоже похныкивал. Какой-то хачик , гад, нагрел ее на шашлыке и чипсах, короче, обсчитал и накричал, когда жена пыталась выцарапать сдачу с тысячи рублей. В общих чертах, пусть и по-бабьи бестолково, жена сумела описать лавчонку хачика и ее местоположение: если от пристани идти – по левой стороне, от въезда на машине – справа; покрашена зеленой краской, но без вывески. Жаль, Люся не запомнила, откуда и какая лавчонка хачика по счету, но имя хорошо запомнила: Артур. Он и не думал ей, понятно, представляться, но она слышала: другие хачики ему кричали: “Артур! Артур! Иди сюда, Артур! Будем картошку с маслом кушать!”.

“ПАЗ”, разогнавшись на пустом шоссе, шел плавно и легко; Кромбахер вдруг встревожился: уж больно гладок был рассказ жены, больно легко ушла она от хачика без денег – с ее-то бешеным характером! И, кстати уж, когда она размазывала слезы по щекам, от щек несло какими-то ужасно сладкими духами – на что она купила эти новые духи? Ее бы бабьего ума хватило пустить остаток денег на духи, устроить сцену с хачиком при сыне, потом призвать его в свидетели, пустить слезу… Кромбахер попытался вспомнить, какие суммы и на что он выдавал жене в последние недели, но в памяти не суммы взбухли – формы Земфиры, их колыханье в минимаркете. Кромбахер устыдился. Отбросив виновато все сомнения, стал предвкушать, что скажет он Артуру, когда возьмет его за шиворот; он ему скажет, например: “Простил бы я тебя, да не могу, пойми: я ж человек железный”. Потом подумал: жарко, маска жжет, и хорошо бы искупаться, но, братцы, не судьба: кто же купается на службе!…

Артур глядел на них с презрением. Голодные и сами меж собою говорят, что голодны, – от шашлыка решительно отказываются. Раз предложил, два предложил; ну сколько можно предлагать? Голодные, а жадные: пьют пиво на пустой желудок. Подал им шесть бутылок на троих; бутылка – двадцать два рубля; помножь на шесть – сто тридцать два рубля: копейки. И никуда не отойти, ни в туалет, ни искупаться: они еще не расплатились. Один ушел уже – и нет его; остались эти двое; тоже уйдут, того гляди, не заплатив. Сначала женщина уйдет, мужчина подождет и тоже попытается слинять, а что, такое сколько раз бывало!…

– Может, люля, если не любите шашлык? Или, давайте, баклажаны на углях, если не верите, что у меня хорошие люля.

– Мы верим, верим, уважаемый, – поморщился Иван Кузьмич, – мы понимаем: у тебя прекрасное люля. Но и ты тоже нас пойми: зачем нам есть люля, когда мы друга ждем? Он нам везет из дома свой шашлык. Нагрузимся твоим люля – наш друг обидится, поэтому не обижайся.

– Если так будет продолжаться, я съем люля, – с угрозой в голосе сказала Александра.

– А я в чем виноват? – ответил ей Иван Кузьмич, допил подонки пива и помахал над головой пустой бутылкой.

– Еще? – приблизившись к столу, спросил Артур.

– Еще.

Артур кивнул уныло и пошел за пивом.

– А вот и он, – сказала Александра и, помолчав, добавила: – Один.

Иван Кузьмич повернулся, не вставая со скамьи, и скамья скрипнула. Геннадий шел, растерянный, по берегу. Не торопясь, поднялся с берега к столу и со всего размаху опустился на скамью. Сказал, ни на кого не глядя:

– Нет его нигде.

– Как – нет нигде? – спросила Александра. – А машина?

– Машина где стояла, там стоит. А он пропал.

– С ключами от машины и вином? – вслух сам себя спросил Иван Кузьмич и неуверенно себе ответил: – Мистика.

– С ключами от моей квартиры тоже, – решился уточнить Геннадий. – Я дал ему всю связку.

– Я ничего такого не хочу сказать, – сказал Иван Кузьмич, – но я пока хочу спросить: он знает, где твоя квартира?

– Откуда!…

– Ты у охранников спросил? – спросил Иван Кузьмич. – Он мимо них не мог пройти.

Геннадий взвился:

– Ты что, забыл, что вышло у меня с охранниками?

– Что вышло? Ничего не вышло. Ты отказался заплатить за въезд, оставил тачку за забором, и это твое право… И я сейчас не обсуждаю, зачем ты это сделал, хотя и мог бы кое-что сказать, но я не обсуждаю.

– Тут обсуждай – не обсуждай, но у меня совесть есть. Это бессовестно – платить сто пятьдесят рублей! Я им такого там наговорил, они такое про себя узнали – ты просто этого не слышал. О чем я их теперь могу спросить?

– Хватит болтать! – сказала Александра. – Лучше подумайте, что с ним случилось и как нам теперь быть.

– Я думаю, он заблудился, – предположил Иван Кузьмич.

– Я тоже так подумал, – с надеждой подхватил Геннадий. – Послать его – послали, а не сказали, где приземлимся. Вот он и ищет нас, я думаю, по всему берегу.

– Но что-то долго ищет, – сказала Александра.

– Нам, главное, сейчас не дергаться, – сказал Иван Кузьмич. – Да, не метать икру. Пить пиво, с места не сходить и ждать.

…Сан Саныч, между тем, уже сходил с маршрутки на площади у станции Мытищи, уже не думая, как с ним могло такое приключиться.

Когда Сан Саныч шел к машине за вином, он нес ключи в горсти, вместо того чтоб сунуть их в карман. Руке была приятна тяжесть связки, пристегнутой к брелоку в виде гробика (Сан Саныч ногтем сдвинул крышку гробика и с перепугу фыркнул: во гробике лежал скелетик, а у скелетика, как только крышка сдвинулась, вскочил стоячий членик на пружинке; Сан Саныч тут же крышечку надвинул и дальше по аллее зашагал), но и не все ключи на гробике ласкали горсть. Точнее, все ключи на гробике были Сан Санычу неинтересны – кроме ключа от “хёндё”. Впервые в жизни он держал в руке ключ от машины.