Мария Чепурина - Гечевара

Да, Двуколкин ощутил, что он ЖИВЁТ.

После смены в раздевалке Алексей ужасно торопился, даже путался в штанах. За дверью ждала Лиза. Они снова сговорились идти вместе. Рядом два кассира обсуждали отвратительность порядков в заведении. Алёша скинул красную фуфайку, натянул свою рубашку и рванулся к выходу. Тут вспомнил, что опять забыл снять бейдж. Вернулся. Отцепил «стюарта Машу», но покуда отцеплял, подумал: «Хуже-то уж некуда. Быть может, потерять эту нелепость было бы неплохо».

Алексей уже почти ушёл, когда из уст Василия вырвалось вдруг матерное слово. Слово прозвучало ярко, чётко, и все сразу поняли: случилось что-то классное.

Василий ошалело наблюдал изнанку униформы, только что им снятой. Там, в том самом месте, что недавно, семь часов подряд Василий проносил вплотную к своей трепетной груди, как будто бы наклюнулся портрет. Тот самый, что макпинковцы весь день сдирали с окон.

– У меня, что, глюки? – спросил Вася.

Он узнал майку, накинутую им собственноручно на голову Снежаны. Её просто постирали майку.

Алексей приблизился. Портрет майора, что казался лишь начавшим возникать (на самом деле почти полностью отстиранный) казался после трудового дня безумным и бессмысленным пятном. Так слово, повторённое раз сто, теряет содержание, превращается в нелепый набор звуков. Ошарашенный Василий тёр глаза. Немудрено! Алёше вдруг пришло на ум большое сходство Лика с необычными картинками из Перельмана – совершенно никчёмными на первый взгляд. На майку как будто просились слова: «А теперь погляди вверх ногами» или «Отойди на метр, закрой один глаз», «Посмотри минуты две, затем взгляни на белый потолок».

– Блин, я не понял… Он, что, сам тут появился? – спрашивал кассир.

Никто не мог ответить.

– Вероятно, это знак, – сказал Алёша. – До свиданья.

Он поспешно вышел вон из раздевалки, и, тряся башкой, чтоб разогнать тупые мысли о св. Веронике, пошёл искать девчонку.

– Ты какой-то странный, – заявила Лиза.

– Да нет… так… – ответил ей Двуколкин.

«Кто же эти майки фабрикует, если с одной стирки от портрета ничего не остаётся?» – рассуждал он удручённо.

Через полчаса Алёша с Лизаветой всё ещё шли вместе. Обсуждали тему, интересовавшую обоих.

– Ясно: это сделал тот же, кто вчера лепил агитки, – говорила Лиза.

– С этим я согласен.

– И почему-то, Алексей, мне кажется, что это всё же вы… – игриво продолжала дама.

– Да не я… – смущённо бормотал Двуколкин.

– Почему тогда ты опоздал?

– Проспал. Сказал же. Да при чём здесь…

– Ну и что ты делал ночью?

Оба вдруг остановились посреди дороги.

– Я не это, – выдавил Алёша.

Лиза рассмеялась.

– Ну, не знаю, ну, не знаю. У меня всё сходится. Твой сонный вид и опоздание. Твои речи. Кстати, это Тайбо, да? Что ты рассказывал?

– Да. Видишь, ты же тоже рассуждаешь так как я. Ты даже книги знаешь наизусть. Почём я знаю, что Гевар расклеила не ты?

– Ну, я-то это знаю точно!

– А я знаю про себя! Это не я!

– Ох, Лёша… – Лиза снова рассмеялась. – Ну и сыщики же мы!

– Да-а-а, – протянул Алёша. – А вообще, если серьёзно?

– Даже и представить не могу. Вторая смена?

– Ну, а может, кто-то не из штата?

– Ты считаешь? Как тогда они проникли внутрь помещения – разложить листовки? Да к тому же ночью?

– Я не знаю… Я понятия не имею… Нет, конечно, это может быть хоть кто. Любой из нас.

– Только не Ира! – Лизавета засмеялась.

– Ну, да. Ира это вряд ли… – Лёша ухмыльнулся. – Чёрт! Одни предположенья!

– Может быть, коллега, нам нужно детально проработать эту тему? – вдруг спросила Лиза.

– В каком смысле? – тупо отозвался Алексей.

– Ну, встретиться, к примеру, специально… Обсудить… Каков ваш взгляд на это предложение?

У Алёши покраснели уши. Потом щёки.

– Ну… – забормотал он. – Э-э… Да… Я не против… Ладно… Если ты…

«Блин! – думал он спустя час в институте. – Вот ведь счастье! Я всегда мечтал о вот таком свидании, с романтическим предлогом!».

Они встретились под вечер и бродили, взявшись за руки. Смотрели на машины, иногда смешные и похожие на плоские сосиски. Наблюдали за людьми, на удивление типовыми. Удивлялись, как рекламные плакаты могут занимать 2/3 дома и что думает об этом тот несчастный, чья контора или комната попала туда, внутрь, под щит. Ребятам предлагали срочно купить новую машину, подключить мобильный до субботы, кушать чипсы и выигрывать призы. На красной полосе белыми буквами и стрелкой извещалось: «Ксерокс». Ниже Алексей прочёл: «С хрустящей корочкой». Там, дальше, началась уже реклама куриц-гриль. Единый щит – такая коммуналка для реклам попроще. Возле двери ресторана совещалась пара негров: первый – зазывала (в форме времён рабства, XVIII века) и второй, одетый как баскетболист. «Листовки, визитки, печати и штампы!» – кричал чей-то голос из радиоточки. «Купите брелок за пятёрку, – просил юный бомж. – Ну, пожа-а-алуйста!». Грустные тётки сулили коробку конфет за ответы на пару вопросов. Чуть ли не сбивая с ног прохожих, пронеслась бригада роллеров. Потом возник ещё один, в спецовке «Орбит», предложил Алёше обменяться жвачкой.

Алексей и Лиза шли неровно, то сближаясь, чтоб вот-вот обняться, то обратно отдаляясь, расходясь, держась лишь кончиками пальцев. Один раз им всё-таки случилось расцепиться, чтобы пропустить рекламщика из «Орбита», который мчался на своих коньках, рискуя зашибить их. Один раз.

Алексей и Лиза словно плыли. Плыли в шуме, в сумраке, в толпе и в разговорах о Маркосе, о Лимонове, Свободе, Революции, войне, коммунах, славной Кубе, Руди Дучке, прошлых выборах, запрете на «траву» и справедливости. Им было хорошо.

Двуколкин радовался Лизиным глазам, красивым, умным, хитрым, её маленькой ручке, столь нежной и тёплой, тому, что вся Лиза – такая живая и непредсказуемая, шла рядом с ним. Он был уверен как никогда прежде, что всё будет, что тот мир, в котором они всё ещё живут, протянет, может быть, недели две, не больше, и что Жизнь, живая, настоящая, реальная, пришедшая к нему, – теперь навечно.

Лиза захотела есть. С полчаса они искали что-то подходящее, но всё, что попадалось, было только дорогими ресторанами или подобиями кафе, где подают лишь пиво и сухарики. Холодный, мрачный ветер («ветер перемен, – подумал Лёша, – есть в нём что-то историчное»), закруживший пыль и жёлтую листву, и небо, густо-синее, с огромной сочной тучей, намекали, что пора ускорить поиск.

Когда дождь пошёл – вернее, хлынул – в нём Алёше тоже показалось что-то символичное, торжественное, многообещающее. Но единственным кафе в округе, где он с Лизой смог укрыться, был «Мак-Пинк». «Судьба!» – сказала девушка с улыбкой. Это было не то место, где они работали, другое: заведений у Пинкова в городе имелось штук двенадцать. Сути это не меняло. Но Алёшин радостный настрой был всё-таки сильнее, чем такие вот насмешки странной жизни.