Сесилия Ахерн - Волшебный дневник (The Book of Tomorrow)

– Как это ни покажется вам странным, она не беременна. – И тут до меня дошло: – Постойте, вы кто? С каких пор?

– Ну, хорошенькой меня уже давно никто не зовет, – фыркнула она. – Это была моя первая работа. Правда, я всегда чувствовала, что Бог призывает меня к духовному служению, поэтому я приняла постриг и объездила весь мир, будучи одновременно монахиней и акушеркой. После тридцати я лет десять провела в Африке. В общем, много где была. Видела ужасные вещи, но и прекрасные тоже видела. Встречалась с удивительными людьми.

Она улыбнулась своим воспоминаниям.

– Вы встретили там кого-то, кто подарил вам вот это? – Я с улыбкой показала на ее золотое кольцо с крошечным изумрудом. – Золотое кольцо и обет бедности. Если бы вы продали его, то могли бы вырыть колодец в африканской пустыне. Я видела в рекламе.

– Тамара, – проговорила она в недоумении. – Я получила его тридцать лет назад, когда уже двадцать пять лет была монахиней.

– А похоже, будто оно обручальное… Почему его вручили вам?

– Я же Христова невеста, – улыбнулась сестра Игнатиус. Я поморщилась:

– Здорово. Значит, если бы вы вышли замуж за реального мужчину, то есть такого, которого вы могли бы видеть и который раскидывал бы по всему дому грязные носки, то вы получили бы бриллиантовое кольцо за двадцатипятилетнее служение ему?

– Я совершенно счастлива тем, что имею, можешь не сомневаться, – фыркнула сестра Игнатиус. – Вера и деньги несовместимы.

– Значит, папа был неправ. Но мы ездили в Рим и были в Ватикане. Тамошние ребята не бедствуют.

– Очень похоже на него, – засмеялась монахиня.

– Вы знали моего отца?

– Да, конечно.

– Когда вы познакомились? Где?

– Здесь.

– Но я что-то не помню, чтобы он ездил сюда.

– Ездил. Вот так-то, мисс Всезнайка.

Мне стало весело.

– Вам он не понравился?

Сестра Игнатиус покачала головой.

– Говорите, я не обижусь, ведь он вам не нравился. Он мало кому нравился. И мне тоже не всегда. Мы много спорили. Я не похожа на него, и думаю, он ненавидел меня за это.

– Тамара. – Она взяла меня за руки, и я ощутила неловкость. Она была очень ласковой и нежной, хотя успела повидать немало со всеми своими путешествиями и ежедневной работой и уж точно видела побольше моего. – Твой отец очень, всем сердцем, тебя любил. Он был добр к тебе, ничего для тебя не жалел, всегда был готов помочь. Тебе на редкость повезло. Поэтому не говори о нем плохо. Он был замечательным человеком.

Я мгновенно почувствовала себя виноватой, однако от старых привычек не так-то легко избавиться, поэтому я сделала то, что делала всегда.

– Вам надо было выйти за него замуж, – отрезала я. – Носили бы по золотому кольцу на всех пальцах.

После долгой паузы, подразумевавшей, что я должна извиниться, сестра Игнатиус вернулась к своей дурацкой картине. Она обмакнула кисточку в зеленую краску и стала накладывать плоские мазки на бумагу, начав нечто новое, повторяя движения дирижера, но с кистью художника в руке, и мазки напомнили мне о зеленых листьях, в общем, о чем-то вроде этого.

– Тут нет дерева.

– И белки тоже нет. Я включила свое воображение. В любом случае это не дерево, это среда, в которой живет моя белочка. Представь, что это абстрактная живопись, уход от реальности в дебри воображения, – с поучительной интонацией произнесла она. – Ладно, это наполовину абстракция, свободное произведение искусства, меняющее форму и цвет самым непредсказуемым образом.

– Как коричневый слон, у которого большой хвост, а туловище подкачало. Сестра Игнатиус не удостоила меня своим вниманием.

– С другой стороны, полная абстракция, – продолжала она, – не несет в себе ни малейшего сходства с чем-то узнаваемым.

Я повнимательнее пригляделась к изображению на бумаге.

– Да, сказать по правде, это ближе к полной абстракции. Похоже на мою жизнь. Она хихикнула:

– Драма семнадцати лет.

– Шестнадцати, – поправила я ее. – А знаете, я вчера побывала у матери Розалин.

– Неужели? И как она поживает?

– Она дала мне это. – Я вытащила из кармана осколок стекла и потерла его. Он был холодным, гладким и действовал успокаивающе. – У нее там много таких стекляшек. Очень странно. Позади, в саду, что-то вроде сарая, и это ее фабрика, а за сараем целое поле со стекляшками. Некоторые острые и неинтересные, но в основном они очень красивые. Висят на бельевых веревках, кажется, десяти, все прикручены проволокой и сверкают на солнце. Думаю, она ими занимается. Естественно, не выращивает, но все равно это похоже на стеклянную ферму, – со смехом проговорила я.

Сестра Игнатиус перестала рисовать, и я положила ей на ладонь стеклянную слезинку.

– Она сама дала тебе это?

– Нет, не совсем так. Я увидела ее в сарае. Мне показалось, что она, согнувшись, надев очки, над чем-то работает, потом стало понятно, что она работает со стеклом, и еще мне показалось, что я напугала ее. Поэтому я оставила поднос в саду. Заранее кое-что приготовила и принесла.

– Это хорошо.

– Нехорошо. Видели бы, в каком это все было состоянии. И Розалин не знает, что я была там, поэтому пришлось вернуться за подносом, который я ожидала увидеть таким же, каким оставила. А он был снаружи, вся посуда вымыта, вся еда съедена. И вот это было на тарелке. – Я забрала у сестры Игнатиус стекляшку и опять внимательно посмотрела на нее: – Очень мило с ее стороны, правда?

– Тамара…

Сестра Игнатиус протянула руку и попыталась ухватиться за мольберт, но он был слишком легким для того, чтобы она могла опереться на него.

– Что с вами? У вас нездоровый…

Я не закончила фразу, потому что сестра Игнатиус едва не повалилась на землю, благо я успела ее подхватить, и мне вдруг пришло в голову, что, несмотря на свою молодую энергию и детское фырканье, монахине уже лет семьдесят с лишком.

– Все в порядке, все в порядке, – повторяла она, пытаясь засмеяться. – Перестань волноваться по пустякам, Тамара, и наклоняйся, когда говоришь, кстати, повтори, что ты сказала. Ты нашла это на подносе, когда вернулась за ним?

– Поднос был на стене, которая огораживает сад, – медленно произнесла я.

– Но это невозможно. Ты сама видела, как она несла поднос?

– Нет. Я увидела поднос из окна своей комнаты. Наверно, она принесла его, пока я была где-то в доме. А почему вы задаете все эти вопросы? Вы сердитесь, что я пошла туда? Понимаю, мне, наверно, не стоило это делать, но Розалин слишком оберегает свои тайны.

– Тамара. – Сестра Игнатиус закрыла глаза и, когда открыла их, словно постарела лет на десять. – Хелен, мать Розалин, страдает рассеянным склерозом, который, к сожалению, с годами делается только хуже. Она прикована к инвалидной коляске, поэтому Розалин приходится почти неотлучно быть при ней. Ну вот, сама понимаешь, она никак не могла добраться с подносом до садовой стены. – Сестра Игнатиус покачала головой. – Это невозможно.