Стиг Ларссон - Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes)

– Потому что, по решению суда, на него наложен гриф секретности. Решение было принято в порядке проявления заботы о Лисбет Саландер, но если вышестоящий суд отменит это решение, я, разумеется, предоставлю вам журнал.

– Спасибо. Сколько ночей в течение двух лет, проведенных в клинике Святого Стефана, она пролежала привязанной ремнями?

– Я с ходу точно сказать не могу.

– Она утверждает, что речь идет о трехстах восьмидесяти из семисот восьмидесяти шести суток, которые она провела в этой больнице.

– Я не могу сейчас точно указать количество дней, но это, конечно, преувеличение. Откуда взялась такая цифра?

– Из ее автобиографии.

– И вы полагаете, что она сейчас может точно вспомнить каждую ночь, проведенную в ремнях? Это же невозможно.

– Неужели? А сколько ночей помнится вам?

– Лисбет Саландер была очень агрессивной и склонной к насилию пациенткой, и ее, безусловно, приходилось в ряде случаев помещать в палату, свободную от раздражителей. Может, мне следует объяснить предназначение подобных палат…

– Спасибо, в этом нет необходимости. Теоретически в такой палате пациент не получает никаких чувственных впечатлений, способных вызвать беспокойство. Сколько суток тринадцатилетняя Лисбет Саландер пролежала в такой палате привязанной ремнями?

– Речь может идти… навскидку, где-то о тридцати случаях за все время ее пребывания в больнице.

– Тридцать. Это ведь лишь маленькая часть от трехсот восьмидесяти случаев, о которых она говорит.

– Безусловно.

– Меньше десяти процентов от указанной ею цифры.

– Да.

– А ее журнал мог бы дать нам более точные данные?

– Возможно.

– Отлично, – сказала Анника Джаннини, извлекая из портфеля солидную пачку бумаг. – Тогда я хотела бы передать суду копию журнала Лисбет Саландер из больницы Святого Стефана. Я подсчитала записи о пристегивании ремнями, и у меня получилась цифра триста восемьдесят один, то есть даже больше, чем утверждает моя подзащитная.

Глаза Петера Телеборьяна расширились.

– Остановитесь… эта информация засекречена. Откуда вы взяли журнал?

– Я его получила от одного журналиста из журнала «Миллениум». То есть этот документ больше не является тайной, он просто валяется у них в редакции. Мне, возможно, следует сказать, что выдержки из него публикуются в номере «Миллениума», который выходит сегодня. Поэтому я считаю, что суду тоже следует дать возможность на него взглянуть.

– Это незаконно…

– Нет. Лисбет Саландер дала согласие на публикацию выдержек. Моей подзащитной нечего скрывать.

– Ваша подзащитная признана недееспособной и не имеет права самостоятельно принимать подобные решения.

– К признанию ее недееспособной мы еще вернемся. Но сперва разберемся с тем, что с ней происходило в клинике Святого Стефана.

Судья Иверсен нахмурил брови и принял протянутый Анникой Джаннини журнал.

– Для прокурора я копии делать не стала. С другой стороны, он получил эти документы, подтверждающие нарушение прав личности, еще месяц назад.

– Каким образом? – поинтересовался Иверсен.

– Прокурор Экстрём получил копию этого засекреченного журнала от Телеборьяна во время совещания у него в кабинете в субботу четвертого июня этого года, в семнадцать ноль-ноль.

– Это правда? – спросил Иверсен.

Первым побуждением прокурора Экстрёма было все отрицать, но потом он подумал, что у Анники Джаннини могут быть доказательства.

– Я попросил разрешения прочесть журнал, при условии соблюдения служебной тайны, – признался Экстрём. – Мне требовалось убедиться в том, что история, поведанная Саландер, соответствует действительности.

– Спасибо, – сказала Анника Джаннини. – Следовательно, мы получили подтверждение тому, что доктор Телеборьян не только распространяет ложные сведения, но еще и преступил закон, выдав журнал, который, по его собственному утверждению, имеет гриф секретности.

– Мы берем это на заметку, – сказал Иверсен.

Судья Иверсен вдруг насторожился. Анника Джаннини только что весьма необычным образом жестко атаковала свидетеля и уже свела на нет важную часть его показаний. И она утверждает, что может документально подтвердить все свои заявления. Иверсен поправил очки.

– Доктор Телеборьян, можете ли вы, исходя из написанного вами собственноручно журнала, ответить мне, сколько суток Лисбет Саландер пролежала привязанной ремнями?

– Я совершенно не помню, чтобы цифра была столь значительной, но раз в журнале так сказано, я должен этому верить.

– Триста восемьдесят одни сутки. Разве такая цифра не носит исключительный характер?

– Да, необычно много.

– Если бы вам было тринадцать лет и кто-нибудь больше года держал бы вас привязанным кожаными ремнями к кровати со стальным каркасом, как бы вы это восприняли? Как пытку?

– Вы должны понимать, что пациентка представляла опасность для самой себя и окружающих…

– О’кей. Представляла опасность для самой себя – Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред?

– Существовали такие опасения…

– Я повторяю вопрос: Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред? Да или нет?

– Как психиатры мы обязаны учиться истолковывать картину в комплексе. Что касается Лисбет Саландер, вы можете, к примеру, увидеть на ее теле множество татуировок и колец, что тоже является самодеструктивным поведением и способом повредить себе тело. Мы можем трактовать это как проявление самоненависти.

Анника Джаннини обратилась к Лисбет Саландер:

– Ваши татуировки являются проявлением самоненависти?

– Нет, – ответила Лисбет Саландер.

Анника Джаннини снова обратилась к Телеборьяну.

– Значит, вы считаете, что раз я ношу серьги и тоже имею татуировку на в высшей степени интимном месте, то я представляю для себя опасность?

Хольгер Пальмгрен фыркнул, но обратил фырканье в кашель.

– Нет, не так… татуировки могут быть и частью некого социального ритуала.

– Следовательно, вы считаете, что случай Лисбет Саландер под понятие социального ритуала не подпадает?

– Вы же сами видите, что ее татуировки гротескны и покрывают значительные части тела. Это не просто проявление фетишизма в плане красоты или украшательства тела.

– Сколько процентов?

– Простите?

– При скольких процентах татуированной поверхности тела это перестает быть фетишизмом украшательства и переходит в некое психическое заболевание?

– Вы извращаете мои слова.

– Разве? Как же получается, что, применительно ко мне или другим молодым людям это является, по вашему мнению, частью вполне приемлемого социального ритуала, и в то же время засчитывается в минус моей подзащитной при оценке ее психического состояния?