Владимир Лорченков - Клуб бессмертных

Кентавр перепрыгивал дыры в асфальте, огибал деревья, забавляясь, бежал по тонкой кромке тротуара и даже несколько минут опережал автобус, еще не разогнавшийся после остановки, что находится напротив мясокомбината. Он бежал так, словно это была не грязная провинциальная дорога, а побережье моря, лесная тропа или склон холма. Он бежал бы по Луне или в воде. Для него существовал только он сам и его бег.

Впереди него под деревом стоял маленький горбун. Когда Кентавр метнулся в сторону, горбун бросил между копыт беглецу шест. Кентавр упал, ободрав бока в кровь. И уже лежа на земле, Кентавр бросил взгляд на меня. Его тащили туда, где шел забой, а я все не мог оторваться от глаз учителя. Они были веселы. Но в них не было прежней легкости. И я понял, что Кентавр уже не так счастлив, как раньше.

Иначе он бы не дал себя поймать.

Они ничего не поняли. Конечно. Ничего другого я от них не ожидал. Робкие смешки, затем смех, и наконец оглушительный гогот. Но поначалу публика напряглась: после моих слов «по ведовским картам Молдавия – Богом забытое место» их лица застыли. Им показалось, что прошло несколько мгновений до того, как городской голова, с целью разрядить обстановку, начал смеяться. И видели бы вы, какое облегчение было на лицах публики, когда они решили свести мои слова к шутке, решив, что это и есть шутка. Это как если бы вампирам вдруг сказали, что они вампиры. Они бы испугались, а потом решили посмеяться над страшными словами и продолжили вгрызаться в чужую плоть. При этом воображая, что на столе – тропические фрукты.

Я удивляюсь сам себе. Несмотря на то что меня предупреждали о нежелании жителей Молдавии признавать очевидные факты, я все-таки надеялся на то, что меня поймут.

– Знаешь, почему тебя так тянет в Молдавию, Агасфер? – спросил меня Великий магистр нашего ордена, когда я собирался в Кишинев.

– Нет, ваше сиятельство, – скромно ответил я.

– Потому что ты – молдаванин.

Я неискренне и долго смеялся. Ничего смешнее его сиятельство Дракула не мог сказать. Ведь он сказал это несчастному еврею, проклятому две тысячи лет назад на пыльной улочке Иерусалима. Улочке – сильно сказано. То был песчаный пустырь. На нем прилепились друг к другу два маленьких глинобитных домика. Их близость была тем более удивительна, что места на пустыре было достаточно. Все просто: в одном домике жили наши родители, а в другом – мы, я и моя жена Ниса. Я построил наш дом совсем рядом с родительским, чтобы слышать, как по ночам ворочается женщина, давшая мне жизнь. К тому же сновидения матери меня всегда успокаивали. А по утрам, еще когда солнце только собиралось взойти над городом, Ниса нежно будила меня, чтобы я поел и отправлялся работать. Мы звали родителей. Глядя, как они торопливо жуют пищу немногими оставшимися зубами, я испытывал нежность. Мы были счастливы, хоть Бог не дал нам детей.

– Мои родители будут моими детьми, – сказал я Нисе, когда мы узнали от знахаря, что она бесплодна.

Я мог бы развестись – законы позволяли это, – но Ниса слишком глубоко поселилась в моем сердце. Да, я говорю штампами, но лишь потому, что счастье – это застывшая и оплавленная форма бытия.

Никаких интерпретаций оно не допускает. Счастлива будь, Ниса.

Родители доели, и я, вымыв руки, вышел из дома, согнувшись в двери. Ее я сделал маленькой специально, чтобы в помещении было теплее. Ночи холодали. И потому солнечные лучи, вперившиеся мне в грудь, были особенно приятны. Я вышел на улицу и вдохнул, поблагодарив Бога за Нису, родителей и дом. После открыл глаза и почувствовал толчок сзади. Обернувшись, я увидел Его.

Нет, конечно, Он толкнул меня крестом не специально. Бедняга просто упал после удара бичом, и слишком тяжелый крест поволок Его за собой. А впереди как раз стоял я.

– Добрый человек, – взгляд у Него был совершенно безумный, я видел, как Он боится смерти, – дай мне присесть у стены твоего дома.

Я молча глянул на стражников. Они не возражали. Приподняв крестовину, я поставил Его на ноги и прислонил к стене. Приговоренный к казни беззвучно заплакал: кровь текла по Его лицу из ран, оставленных терновым венцом, и смешивалась с потом. От него исходило ужасное зловоние. Так пахнет смерть. Из дома вышла Ниса и молча протянула к Его рту миску с водой.

– Эй, – лениво окликнул жену стражник, – насчет воды мы не договаривались.

– Я знаю, – Ниса улыбнулась, и я влюбился в нее снова, – знаю.

И убрала миску. Но Он – позже мне сказали его имя – Вар-Равван, – уже успел попить. И устало закрыл глаза, опершись о стену.

– Дальше, – мягко сказал я, – будет только хуже. Поторопись, и пусть все скорее закончится.

Он кивнул и, не открывая глаз, пошел дальше. Стражники последовали за Ним. Защелкали бичи. Приговоренный ступал тяжело, по щиколотку уходя в песок. Больше я ничего о Нем не слышал. Нет, Он, конечно, стал очень известен, и позже Его по ошибке назвали Христом. Но тот на самом деле был сын Бога, и Его не распяли. Он просто исчез в саду, когда за Ним пришли стражники. Распяли этого. Вар-Раввана. И когда Он уже уходил с пустыря, то обернулся и крикнул:

– За доброту вам воздастся сторицей!

С тех пор я и стал Агасфером. Многие принимают меня за цыгана. На еврея я мало похож. Да уж, скорее цыган. Я брожу по миру и все жду, когда милосердие закончится и я обрету, наконец, покой.

Хотя, конечно, понимаю, что все это – странствия и калейдоскоп новых лиц – есть не что иное, как грезы. На самом деле вот уже две тысячи лет я сижу в темном глиняном домишке без окон и жду, когда войдет Ниса. Ее все нет, и голова моя поседела. Благословенна будь, моя любовь. Ниса, о, Ниса!

Она состарилась и покрылась морщинами, и я тоже, но глаза ее, молодые и ласковые, всегда глядели на меня из-под этой съежившейся маски. Она умерла в 89 году от Рождества Христова. Мне не на что жаловаться: жизнь ее была долгой. Моя, увы, стала вечной. Когда я не умер в первый раз, то испугался и все понял. До тех пор я и не вспоминал случай с приговоренным к смерти, которому позволил отдохнуть у своего дома, а Ниса дала воды.

Почему Он не дал вечной жизни Нисе?

– Всегда так! – ударил по столу кубком Магистр и выругался. – Да когда же они поймут, что любящие сердца разнимать нельзя?

Мы сидели в замке у села под названием Лаку Рошу, и Дракула только что прирезал пленного турка. Нет, кровь его пить он не стал, потому что хорошо позавтракал. Просто здесь, объяснял граф, пленных брать не принято. Таковы формальности, и их следует блюсти. Шел 1346 год.

Мы познакомились только что. Вернее, за несколько часов до этого. Я шел ранним утром по дороге, ведущей из горной Румынии в Молдавию. Оттуда я собирался податься в Константинополь. Европа становилась все опасней. Нет, смерть мне не грозила – как она может пугать Вечного жида? – просто я терпеть не мог физических мук. А уж этим меня не обделили. Меня убивали практически все эти две тысячи лет.