Tony Lonk - Упадальщики. Отторжение

«Я знаю, смерть страшна только лишь потому, что она навсегда отнимает у меня тех, кого я люблю. Утрата возможности любить и быть любимой в данном, конкретном, особенном случае, забирает с собой частичку меня самой – недолюбившей и недолюбленной по факту настоящего и в будущем.

Когда смерть проявилась предо мною впервые, в секунду и навсегда отняв у меня того, чья любовь была со мной с первых дней моей жизни, я познала утрату, с которой не могла примириться – утрату жизнеутверждающей любви…любви к отцу, которая родилась вместе со мной. Нет, я не перестала его любить. При мне осталась любовь, как память и благодарность, но больше никогда я не смогу любить его, созидая всё то прекрасное, что наполняло его жизнь.

Как же страшно любить. Это куда страшнее, чем жить с нелюбимыми. Это куда страшнее, чем сама смерть.

Находясь в западне не принятой и как следствие не пережитой скорби, я не делаю ничего, чтобы из неё выбраться. Для этого нужна отвага, которой у меня нет. Отвага воспринимать правду, как правду, и не прятать истину от самой же себя в тёмных, непродуманных уголках наспех выстроенных заблуждений.

Я верила, что любовь – лекарь, спаситель, волшебный проводник к радостям и удовольствию. Об этом писали в книгах. Об этом снимали фильмы. Об этом пели песни. Об этом говорили мои одноклассницы, не пересекая зыбкие границы общего для них – сопливого пространства, где находили свою призрачную реализацию их розовые теории. Об этом есть слишком много информации. И что?

Я искала любовь в других людях, ослеплённая иллюзорной надеждой добыть облегчение. Думая только о тех, кого случайно, либо по роковому стечению обстоятельств, занесло в мою жизнь, я забыла о себе. У меня не было ощущения ценности моего существования. Я забыла о своих личных потребностях и совершенно перестала чувствовать собственное тело. Мне было хорошо, если в результате моих усилий хорошо и комфортно чувствовали себя те, кто диктовали мне правила игры. День за днём, год за годом я терялась в чужих судьбах. Так прошло несколько десятков лет. Я не получила ни исцеления, ни спасения, а мой муж стал для меня проводником к страданиям и тотальному неудовлетворению.

Сегодня меня настигло запоздалое озарение, и теперь я не знаю, как распорядиться знанием, добытым мною после раскрытия изначальной тайны. Эта тайна очень проста, но слишком опасна. До недавнего времени я боялась простоты, но никак не опасности. Сорокалетней женщине стыдно бояться в принципе. О тайне, какой бы страшной она ни была, важно хотя бы просто знать.

Наше будущее, а также будущее тех, кто любят нас, зависит от того, как мы пережили любимых. Пережить чужого человека так же легко, как забыть вчерашний, ничем непримечательный, день. Пережить своего человека – равно оставить во вчерашнем дне самого себя с этим человеком. Сегодня, завтра и в будущем ты не будешь прежним, и только от тебя зависит, с каким тобой будут делить свои судьбы все те, с кем ты продолжишь делить собственную судьбу. Это сложный процесс, который мы загодя упрощаем, пытаясь защитить своё сердце. Поддаваясь нежеланию видеть то, что несёт угрозу нашей стабильности, мы стремительно слепнем и довольствуемся способностью видеть только то, что можем представить.

Помни, Ромуальда, просто помни – убегая от врага, ты догонишь саму себя.

Всему своё время и свой срок. Ты всё упустила и пошла по ложному пути. А смерть близка, и она отнимет у тебя последнее, что согревало твоё сердце».

– Сучище-сучонка, где я могу найти тебя, моя сладкая девчонка?

Голос Саймона звучал по обыкновению мерзко. Околоэротические высказывания из его уст оповещали не о его желании заняться сексом, а всего лишь пошло сигнализировали о намерении поскандалить, и, если ему будет угодно, подраться до очередных телесных повреждений, по жребию самой судьбы определённых для кого-то из них, а то и сразу для двоих с разницей в степени тяжести. Секс друг с другом в их паре с некоторых пор считался зазорным, а кровопролитные драки полюбились обоим в равной степени. От намечающегося жестокого столкновения их отделяла старая битая дверь.

– Иди в задницу, мудень! – крикнула Ромуальда в ответ, тем самым, развёрнуто обозначая свой настрой.

– Я как раз в пути!

Услышав приближающиеся шаги мужа, Ромуальда судорожно схватила лист бумаги, на котором всего минуту назад ею было написано важное послание самой себе. В страхе, что это может прочесть Саймон, она скомкала фактическое доказательство собственной уязвимости и запихнула бесформенный комок нечаянного откровения себе в рот.

Самозвано несчастный муж вошёл в комнату как раз в тот момент, когда его непризнанно несчастная жена давилась познанной ею истиной. Саймон мог спасти Ромуальду сразу, однако, следуя исключительно собственному предпочтению, он спокойно переждал момент, пока это считалось своевременным, и вытащил слизкий комок чужого секрета, когда было почти поздно.

– Бумага, – презрительно произнёс он, – Ты в каком веке, идиотина? Пыталась сохранить конфиденциальность, сожрав свою писанину? Мне давно насрать на тебя и всё, что с тобой связано. В следующий раз погрызи дискету. Позорище.

Саймон явно чего-то ждал.

– Я жду благодарности. Не подведи, малышка,– прошептал он, обращаясь к лежащей у его ног Ромуальде, которая всё ещё задыхалась.

В этот момент он явно переживал чувственный пик сродни оргазму.

– За что я должна тебя благодарить?

Получив ответную дерзость, на которую он рассчитывал, Саймон мастерски разыграл карту справедливого гнева. По-зверски агрессивно, он схватил Ромуальду за волосы и приподнял её голову, с целью добиться зрительного контакта между ними. При наличии крови, данная картина из мира людей ничем не отличалась бы от той, которую снимают для Animal Planet в мире диких животных. Это был хищник, терзающий свою жертву.

– А что сейчас произошло? – спросил он, смакуя каждое слово.

Будь его воля, он говорил бы не умолкая, однако для того, чтобы разумно выразиться много слов не требуется. Рядом с Ромуальдой, его посредственный словарный запас и вовсе мельчал. Сохраняя бдительность, он не выходил за пределы привычных речевых оборотов и проходил один и тот же лексический путь, как протоптанную им безопасную дорожку. Коренные изменения смысловой подачи, транслируемой Саймоном без устали и логических пауз, произошли в период его очередного экзистенциального кризиса. Именно тогда он нашёл близких по духу людей, которые сразу же стали его лучшими друзьями. Мощное влияние на его сознание со стороны небольшой группки подозрительных людей было невозможно не заметить. Прежде скудная лексика Саймона обрела неожиданное развитие и подчас гротескную форму. Его достижением было то, что он всего лишь повторял всё, что слышал от тех, кого хотел слушать.