Никита Тимошенко - Железный Будда

Все вы идёте к истине различными путями,

а я стою на перекрёстке и ожидаю вас…

Будда Шакьямуни

На помпезной и даже пафосной дверной табличке значилось:

«Президент Роисской Федерации

Владислав Владиславович Путный».

Пётр стоял у двери в ожидании аудиенции. Его взгляд уже в который раз за долгую карьеру упёрся в табличку, но только сейчас ум углубился в бессмысленность этих буквосочетаний:

«Как любопытно, – сама собой промелькнула через ум мысль. – Почему-то обычно в официальных текстах сперва пишут должность, а потом ФИО. Словно должность первична, а социальная роль и определяет человека… Конечно, во многом так и есть… Но должно ли так быть?… Хотя в любом случае ни должность, ни ФИО ровным счётом ничего не говорят о сути человека. Не слова, а шифр. Не табличка, а ярлык. Всего лишь ярлык, которому уделили чуточку больше внимания и не поленились переименовать… Новая папка… Новая папка (2)…».

Бывает же так, что мысли сами приходят на ум. Если бы человек в полной мере был хозяином своего разума, он бы контролировал каждую мысль. Мозг бы тогда не пережёвывал без остановки жвачку внутреннего диалога, словно корова в поле, жующая, не останавливаясь. Но результат её жевания – молоко. А что результат обслюнявливания ментальной жвачки? Ментальный гастрит? Или ментальный аппендицит, если время от времени проглатывать этот бабблгам мыслей? Если бы человек в полной мере был хозяином своего разума, мозг не устраивал бы для самого себя этот мелодраматический моноспектакль с элементами порно-хоррора. Если освободить мозг от этой холостой работы, разум от скуки цепляется за любую табличку и реагирует на неё любой занятной мыслью.

Пётр отлично знал это. Потому не переживал о встрече с особой, августейшей в республиканском государстве. А просто скользил взглядом по знакомому коридору в поисках незнакомых мыслей. Вернувшись к той же табличке, он вновь поймал себя на неожиданных размышлениях:

«А почему, интересно, Владимир – это Вова или Володя, а Владислав – это Влад? – Пётр даже почувствовал, как его брови совершили пике к переносице. – Ведь оба имени про владение. Просто про разное… Кто вообще придумал эти сокращения?… А слова вообще?».

К счастью для Петра, эти его мысли оборвал скрип дверной ручки. «Могли бы и смазать, всё-таки кабинет президента» – пронеслось у него в голове. И уж лучше изумиться этой мысли, чем заплутать в дебрях филологической истории и этимологии.

В дверном проёме перед Петром застыл патриарх. Льющийся из кабинета солнечный свет очертил и подчеркнул его чрезмерный для духовного лица силуэт.

– Господи! Какое же ослепительное явление! – воскликнул Пётр, жмурясь от света и пытаясь разглядеть лицо патриарха.

– И тебе доброго дня, Пётр! – нисколько не добро ответил патриарх.

– Даже не станете поучать меня о недопустимости поминать имя Господа всуе?

– Нет. Мне польстила твоя недопустимая импульсивность.

– Пётр, мой дорогой криэйтор! – послышался голос президента. – Проходи скорее! Потом исповедуешься.

Не успел Пётр посторониться, как патриарх мягко, но неучтиво отодвинул его с пути и вышел в коридор. Криэйтор проводил его взглядом и очередной залётной мыслью:

«Не слишком ли он заботится о своём убранстве для того, кто служит Всевышнему? Разве человека, ориентированного на высшее и потустороннее, может так волновать низшее и мирское: пышные одежды, роскошные кресты, торжественные жезлы, все эти культово-оккультные фенечки и… как это там у них называется… Кокошники?… Да любой отшельник в тибетских горах, грязный, тощий и вонючий, ближе к Богу, чем любые духовные сановники. Тамошние аскеты ушли от жизни и пришли к Богу… каким бы они его ни видели. А наше духовенство карабкается вверх по службе, отдаляясь от неба. Видать, не в той стороне Бог. Или лестница не та: карьерная вместо иаковой».

Считается, что нет ничего быстрее скорости света. Но ей может дать фору скорость мысли. Всё это пронеслось в голове Петра, не успел патриарх сделать и пары шагов в сторону, а президент повторить своё приглашение. Пронеслось не столько вербально, сколько реминисцентно. Мимолётно, но не бесследно. Каждая такая мысль оставляет свой след. По нему опытный следопыт выслеживает юркие инсайты в дремучей чаще ярких осознаний.

– Добрый день, господин президент! – Пётр понимал, что заставлять ждать и повторять приглашение не стоит.

– Ты эти свои заокеанские замашки оставь нашим заклятым друзьям из Объединённых Кантонов Арменики! «Господин президент», – передразнил Петра его визави.

– Сорри… то есть прошу прощения… Добрый день, Владислав Владиславович! – поспешно поправился Пётр.

Затем мельком взглянул в большое зеркало, висящее за спиной президента и словно напоминающее, где ты, а где Он: ты – в дверном проёме президентского кабинета, а Он – в этом самом кабинете, в своём кабинете. В общем, все на своих местах.

Зеркало в ответ взглянуло на Петра его же пронзительными глазами. Не молодое и не старое, скорее, зрелое, но свежее лицо. Длинные чёрные волосы. Конечно же, крашенные. Седеть они начали ещё в универе. Традиционно яркий костюм: фиолетовый приталенный пиджак, узкие брюки в тон и белоснежные броги. Пётр всегда одевался броско. То, что на большинстве людей выглядело одиозным китчем, на нём смотрелось органичным экстерьером личности. И наоборот: то, что нормальных людей украшало и эстетизировало, его – осеряло и заурядило. Вместо рубашки и галстука – футболка с принтом. Тоже традиционно. Принт весьма грубый и диссонирующий с элегантностью образа: пиксельная каменная глыба из майнкрафта с подписью «Каменный гость». Пётр проверил значки на лацканах пиджака – его неизменные личные амулеты и обереги. На месте. Значок в виде циркуля на левом лацкане, в виде наугольника – на правом. Он ритуально поправил оба и двинулся к столу президента.

Находился он хоть и не с краю, а в центре кабинета, но в прямом смысле слова в углу. Просто помещение это по форме было не четырёхугольным, а пятиугольным. То есть абрисом походило не на квадрат или прямоугольник, а на домик, беззатейно нарисованный ребёнком без особых художественных дарований.

Пётр пожал руку вождя, но сесть отказался.

– Нужно принять буддизм! – без прелюдии и риторических экзерсисов заявил Пётр.

– Какой ещё буддизм? Кому, тебе?

– Желательно тибетский. И не мне, а всем нам. Всей стране.

Президент давно перестал удивляться идеям Петра. Не потому, что со временем они стали заурядными. А потому, что удивляет нечто, выходящее за границы обыденности и нормальности. В этом смысле Пётр жил за границей. Более того, без каких-либо виз, как контрабандист, переводил за кордон кого пожелает. Необычные и ненормальные идеи были его работой. А работа – это повседневность. Что в ней может быть удивительного? Цирк – волшебство и феерия для зрителей, но не для артистов.