Вышеслав Филевский - Турица моя злато-единорогая

В книге бразильского русскоязычного писателя и поэта В. Филевского рассказ идёт от лица насельника психиатрической больницы, страдающего религиозным бредом: ищущего Правду и любящего Русь. Его сосед по палате сошёл с ума от ненависти к евреям.

Излечимы ли любовь и ненависть? Есть ли сегодня смысл в понятиях «душевное здоровье» и «психическое заболевание»?

Я не знаю, почему я здесь, а вы там. Почему между нами высокий каменный забор? Почему меня насильно кормят таблетками и бьют, а вас нет?..

Пробую догадаться: я не понимаю себя частью вашего общества, не могу приносить пользу. Участвовать – против совести. В том, что вы считаете пользой, вижу вред и мне, и вам, и самой планете… Вы мне мстите… Нехорошо. Ну да ваш бог вам и судья. Библейский бог – мстительный. Иегова, Ветхий завет… Иисус – не в отца. За это его и распяли… Мало ли что он говорил. «Не всяко слово в строку пишется»…

Наше место – Синичкино. Это село: есть церковь. Она неподалёку. И по воскресеньям и праздникам мы завтракаем под колокольный звон. Монахами себя чувствуем: и пустыня, и без женщин. Женщины в другом отделении. Это благодатно. От противоположного пола может быть удовольствие. Но куда больше горя…

В церкви священник с солидным брюшком – Христофор. Он с певчими бабушками иногда нас навещает. Говорит, нужно слушаться врачей и любить власть… Песни поют унылые… Очень… У меня от них тоска – аж сама душа болеть начинает… Христофор говорит – оно спасительно… Ему виднее. Христофора называют «святой отец»… Кто знает?..

Христофор говорит, что верит не в библейского, а в новозаветного бога… Разница?.. Иисус не мстительный, как Иегова, а карающий… Это существенно?.. Придёт санитар и влепит… Мне всё равно, это будет месть или кара…

Санитара звать Степан. Здоровенный мужичина из местных. Лицо крупное, мясистое. Кажется, если ударить по нему, кулак завязнет, как в тесте… Поле б на Степане пахать – и лошадь не держать, и с трактором не возиться. Один Степан. Что ему станет?..

А взяли Степана на работу за кулаки. Они не просто огромные. – Пухлые, как в толстых боксёрских перчатках из мяса. Бьёт Степан – а синяков нету… Ценный человек в психушке…

От города далеко, и – хорошо. Город – зло. В городе живут искусственные жители, занятия у них искусственные, а жизнь извращённая.

Вынудили птиц покинуть города. Траву стали не семенящую садить. А птички кормились этим. Кому хочется птичьего пения, покупают канареек в клетках. Они иногда поют.

Стало трудно жить друг с другом. И люди вывели и развели комнатных собачек-уродцев. С ними живут.

Сделали воздух непригодным для дыхания – и ходят в респираторах. Но из городов ни ногой: в них деньги. А деньги – бог. К богу благо льнуть. К истинному только.

После атомной войны люди, думаю, вернутся к естественной жизни, кто останется, конечно. Потому что уничтожат города. А природа станет понемножку восстанавливаться, как в Чернобыле…

Никто не понимает, чем страшна атомная война. Если б сообразили, что города разрушат, все бы бросились за мир бороться. Кому же охота на огороде кверху задом стоять после кресла конторского с вертушкой? А сейчас за мир борется пятая колонна. Я в одном из её кирпичей…

А живём мы тут, хоть и на природе, природы особо не видим. Сидим потому что. В больницах лежат. А в тюрьмах и сумасшедших домах – сидят… Зато бензином не воняет, как у вас. И настоящих птичек можно через форточку слушать, хотя кому они нужны…

Сашке птички не нужны. Бесчувственный человек – современный. За такими – будущее.

Сашка – сосед. Вдвоём сидим. При советской власти в нашей дурке сидели по шестеро в палате. А буржуи устроили маленькие палаты. За деньги, конечно… Не все, вишь ты, сволочи. Коли так, пусть правят. Людям нравится. Бухтят некоторые, правда. Одна медсестра тут повесилась, как зарплату получила: мало ей… Частный случай. На всех не угодишь… Вечная память…

А Сашка с катушек сошёл от ненависти – евреев ненавидит… Недоумок… Что, кто мы без евреев?..

Впрочем, какой же русский евреев любит?.. Я – русский. Но, глядя на Сашку, сам себе объясняю, что не любить евреев опасно для души. Оно правда. Где нет любви – дерьмо и ничего больше… Сашка дерьмо? – Да нет, мужик, как мужик. Но чуть ему что-то покажется связанное с евреями – и всё… Руки-ноги, а вместо точек, двух крючёсков и огуречка – ненависть. Человечка не получается.

Когда приходится к слову, пытаюсь объяснять и Сашке, что ненависть к евреям – от злобы. Злоба же от бессилия происходит что-то исправить и сегодня, и, тем более, в прошлом.

– Как впустил князь Владимир еврейство на Русь под видом веры греческой, – толкую я Сашке, – как попрал своё природное, так через не хочу и въелось еврейство в душу русскую намертво, теперь не отдерёшь, разве с мясом. Только частицу её самую малую остаточную русскую вытравить из души народной не удалось. Вот она и ненавидит евреев за поругание Отечества… А зря. Ненависть вообще и злоба – от них душе ущерб, и большой…

Сашка бросается драться:

– Это в моей душе еврейство, это в моей-то!

Хватаю его за руки, потому что сильнее. Останавливаю, на кровать сажаю и долблю ему мозги правдой, как шахтёр в забое, ды-ды-ды, ды-ды-ды, ды-ды-ды:

– И в моей, и в твоей душе еврейство. Давно смириться пора. Столетиями во злобе жить – эдак и само сознание народное можно покалечить. Историю ж не повернёшь. Исконного не воротишь. И природного, русского не полюбишь, кому оно надо теперь. Всё на свалку пошло.

– Это я-то русское не люблю?

Сашка смотрит на меня, как на полного идиота. А я отвечаю ему с невыразимой грустью:

– Да, Саш, и не любишь, и не знаешь.

Сашка ругает меня матом и уходит в коридор… Зря… Русские потеряли себя, сменив одежду, пищу, язык, мысли, обычаи… В чём самобытность русских?.. Внешне все иностранцы. На всех слова непонятные написаны… А внутри?.. – Лучше не заглядывать.

Что осталось русского в русских? И чем оставшееся отличается от нерусского?.. То-то ж.

– На какую свалку-то вывезли? – язвительно вскрикивает Сашка, резко открывая дверь. Успокоиться не может.