Вадим Чекунов - Кирза

Все это знакомо. Сами были такими.

«Крокодильчики» и «попугаи», разбавленные «лосями» и держанием табуреток, черпакам быстро надоедают. Помаявшись пару недель, начинают поиски нового.

Арсен придумал игру — «в бая».

Каждый вечер пристает теперь ко мне:

— Давай в «бая» играть! Давай! Вчера не играли!..

— Отстань, иди на хер! Сколько можно! Не видишь, я читаю?!.

Арсен подсаживается ближе и притворно вздыхает:

— Скучно ведь! Пойду дедовщину зверствовать.

Молчу.

Арсен не выдерживает:

— Ну разок давай в «бая» поиграем, разок и все, а?

— Ладно, разок только. И не будешь читать мешать?

— Не буду, не буду! Ай, спасибо! Эй, бойцы, сюда все! В «бая» играть!

Как и в столовой, стены казармы были украшены фотообоями. На одной стороне поле и лес, а на другой — снежные горы.

Около нас с Арсеном выстраиваются две группки бойцов.

— А чьи это поля и леса? — спрашивает одна группа другую, показывая на обои за моей спиной.

— А вот барина нашего, — кланяясь, отвечают другие.

В свою очередь интересуются:

— А горы вон те, чьи они?

— А вот нашего бая! — указывают на Арсена бойцы, и, приплясывая, поют: — Ай-ай-ай! Самый лучший у нас бай!

Арсен откидывается на кровать и звонко хохочет, дрыгая ногами.

Лицо его совершенно счастливое.

В «бая» он готов играть ежедневно. Смеется при этом искренне, от души. По-детски почти.

Никто на него не злится даже.

Костя Мищенко, по кличке «Сектор», каждый вечер разучивает с духами песни любимой группы, под гитару. Играет Костик здорово. Подобрал все аккорды и записал слова. Получается у него похоже.

Бойцы петь не умеют совсем. Блеют, не попадая в такт. Костя злится. Остальные гогочут.

Песня про подругу, которой обещают «дать под дых», давно уже наша строевая, с одобрения Ворона.

Кто-то из черпаков додумался выдать бойцам из каптерки летние синие трусы. Приказали подвернуть их как можно туже. Получилась пародия на плавки. Выбрали самых тощих духов и заставили изображать позы культуристов на соревновании. Конкурс назвали «Мистер Смерть-92».

Тот же Костик подбил бойцов на постановку спектакля.

На представление собралась вся казарма. Пришли даже снизу, из МТО.

Бойцы постарались на славу.

Из одеял соорудили ширму-занавес.

Самый толстый, Фотиев, в накинутой на плечи шинели с поднятым воротником изображает царя. На его голове корона из ватмана. С плеч свисает одеяло — мантия. В руке швабра — посох.

Трое других сидят рядком на табуретах, изображая вязание. Головы покрыты полотенцами на манер платков.

Рассказчик — самый разбитной из духов, с веселой фамилией Улыбышев, начинает вступление нарочито старческим голосом:

— Три блядищи под окном перлись поздно вечерком…

Вступает первая «девица»:

— Кабы я была царица, я б пизду покрыла лаком и давала б только раком…

Стоит такой хохот, что не слышно слов второй «героини».

— Царь во время разговора хуй дрочил возле забора.

Фотиев старательно изображает дрочку. По-царски, отложив посох, двигает обеими руками, намекая на размер.

Смеюсь вместе со всеми, сгибаясь пополам. В мое плечо, хрюкая, утыкается Сашко Костюк. Если бы мои знакомые на гражданке узнали, над чем я веселюсь… Особенно те, с кем я ходил в московские театры…

Успех у зрителей бешеный. Премьера состоялась.

Предлагаю дать артистам на сегодня поблажку. Черпаки соглашаются. Посылаем недовольных Гудка и Трактора в столовую за картофаном. Шнурки собираются нарочито медленно, поглядывая из-подлобья на духов.

— А ну резче, военные! — гаркает на них Бурый. — Постарели невъебенно? Щас, бля, омоложу!

Бурый спрыгивает с койки и хватает ремень.

Шнурки расторопно исчезают.

Через час сидим все вместе в дембельском углу, сдвинув табуреты. На них — подносы с хавчиком. Бойцы жадно едят картошку. Запасливый Костюк откуда-то притащил кусок пересоленного сала и зеленый лук. Костик Сектор приносит «чифир-бак».

— Да-а… — откидывается на койку Паша Секс и закуривает. — Я даже представить не могу, чтобы мы вот так с нашими старыми сидели.

— Ну хуле… Заслужили, ладно тебе, — подмигиваю бойцам.

Пытаюсь отрезать от твердого сала хотя бы кусок.

— А покурить можно? — спрашивает наглый Улыбышев.

— Ты не охуел ли слишком, Улыбон? — усмехается Кица. — Сектор, шо за хуйня?

Костик вытирает губы, дожевывает, поднимается и орет:

— На «лося», блядь! Музыкального!

Улыбон получает в «рога», разводит руки в стороны и поет:

— Вдруг как в сказке скрипнула дверь! Все мне ясно стало теперь!

Костик неожиданно сердится:

— Так, все! Хорош тут охуевать! Съебали по койкам! Сорок пять секунд — отбой!

Бойцы, едва не опрокинув подносы, бросаются к своим местам.

— Ну и правильно, — говорит Паша. — Не хуй…

Мне, в общем-то, все равно. Отдохнули — и хватит.

Это молодые осенников. Им с ними служить целый год. Им и решать.

Утром Улыбону и вовсе не везет.

На осмотре Арсен доебывается до его неглаженной формы.

— В бытовку, мухой! — командует Костик.

Вслед за залетчиком туда заруливают сразу несколько человек. Выставляют «шухер».

Белкин пробует утюг пальцем:

— Заебца. В самый раз…

Улыбона скручивают и валят на пол. Затыкают рот его же шапкой и придавливают коленом.

Белкин проводит утюгом по ноге бойца. Тот дергается и извивается, глухо мыча. Но держат крепко.

Спасает Улыбона лишь приход старшины.

Бойца возвращают в строй.

Арсен придирчиво изучает его подбородок. Но, вроде, бритый. Полотенца избежать удалось. В каждом призыве находится кто-нибудь, вкусивший такого «бритья». У нас — Гитлер. У черпаков — молдован по кличке Сайра. Среди шнурков — покинувший часть Надя.

От него все же пришло в часть письмо. Получил письмо Кувшин. Обычный конверт с тетрадным листком и вложенной черно-белой фоткой. На ней Надя — не Надя уже, а отъевшийся, с наглой ухмылкой солдат в боксерских перчатках. Не узнать. На заднем фоне — горы. Служит он теперь на каком-то аэродроме. Кажется, в МинВодах. Служба непыльная, климат хороший. Письмо Кувшин никому не показал. Пробовали забрать силой — не нашли. Так и не узнали подробностей. Но фотография обошла всю казарму.

— Наглядный пример, как место красит человека, — ухмыльнулся зашедший по такому поводу к нам Череп. — Этот своим душкам еще даст просраться.

Череп редко когда ошибается.

***

Затяжная снежная зима нехотя идет на убыль.

Пару раз были совсем уже весенние оттепели. С крыш казарм свисают устрашающего вида сосульки. Их дневальные сбивают швабрами, высовываясь из окна. Глыбы льда разбиваются об асфальт, брызгая крошевом.

Проседают некогда идеальные, выровненные по веревке сугробы в форме «гробиков».