Игорь Миг - Батифон

(посвящается мизинцу левой ноги)

„Когда двери раскроются и запахом леса повеет, я, может быть, разберусь, что осталось во мне от меня.“

Пабло Неруда

„Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а иногда не хватает жизни, чтобы забыть мгновение.“

Джим Дуглас Моррисон

Несколько раз за лето мы с отцом ездили к дяде Ване, дом которого располагался за Паркентским рынком, ныне уже не существующим в том виде, в котором он запомнился мне – настоящим восточным базаром с обязательными близнецами Ходжи Насреддина на серых равнодушных осликах, воздухом, состоявшим из запахов дынь, персиков, урюка, свежеиспеченных в тандыре лепёшек и самсы, шашлыка, полуоттенков аромата специй, жгучего перца, чеснока и отпугивающей злобного шайтана травы исрык. При подходе к нему меня, тогда еще совсем мальчишку охватывало такое, знаете, парадоксальное восторженное сжатие, когда изнутри все расширялось от возрастающего ликования и предчувствия чего-то чудесного, а мурашки по телу разбегались во всякие потайные места, присутствия в которых чего либо было принято стесняться. Даже присутствия мурашков. Наверное, в давние времена такие же ощущения всепоглощали измученных раками на безрыбье корсаров при абордаже торгового судна, когда оборона была слаба и все устремления разума направлены на раздел представляемой жирной добычи и разнузданного кутежа по случаю изнуряюще долгожданной победы. И пьянящий запах пороха, крови, пота и, конечно же, морского ветра срывал напрочь и без того не совсем крепко державшуюся за уши крышу, оставляя тело на растерзание мелко бьющей дрожи и предистеричных возгласов невпопад появляющимися ругательствами и междометиями вперемешку с криками чаек.

За деревянной калиткой дядьваниного дома скрывалось настоящее Зазеркалье – большой, во всяком случае, казавшийся таким, сад с высокими вишневыми и черешневыми деревьями, покрытыми грубой и глубоко рассеченной корой, напоминающей чешую старого дракона, отошедшего от дел, израненного в битвах с надоедливыми богатырями за совершенно не нужных и не подходящих ему биологически принцесс. Зелёное крылатое чудище куполом густой листвы нависало над всем этим великолепным параллельным миром и уютом, сквозь который еле пробивались редкие солнечные лучи, ведущие себя как и подобает редким и малочисленным гостям – стеснительно и скромно, стараясь не нарушать обозначением уклад, атмосферой своей растворяющий тот мир, из которого ты шагнул сюда. Малиновые и смородиновые кусты вальяжно развалились по периметру садика, как отдыхающие греческие поэты в жаркий день, сдавшись на милость изредка подлетающих к ним за спелыми красно-фиолетовыми ягодами вороватых воробьёв. Дядя Ваня не возделывал грядки и не болел повальной чумой под названием "дачная". Огурцы, помидоры, картошка, армия кабачков и прочие надежды и опоры крестьянского толка не трогали его романтического, не совсем здорового сердца и он предпочитал не тратить оставшиеся у него часы, дни и годы на зарабатывание радикулита в попытках сэкономить немного монет. Он растил свой сад, ухаживая за ним, как верный друг заботится о верном друге, видя, что тот нуждается в глотке воды. Это был счастливый человек, жизненный успех которого выражался в простых вещах и поступках, не имеющих даже намека, налёта и пыли желаний сделать кому-то приятно, больно, хорошо или не очень. И если отец приезжал к нему за возможностью выпить в выходной день, третируемый в другие дни мамой, положившей всю жизнь на то, чтоб сделать из этого бродячего пса домашнего и послушного котика и потерпевшей фиаско (из отца получился избалованный мопс, использующий любую возможность для выскальзывания из её тисков с целью удовлетворения своих пагубных привычек), то дядь Вань составлял ему компанию просто так. Так, как улыбается на залитой весенним утренним солнцем набережной незнакомый прохожий, идущий навстречу – просто так. Он мог пить или не пить, курить или не курить, с не меньшей увлеченностью предаваясь соревновательному азарту во время визитов к нему внука, обожающего прятки и войнушки, вооруженный выпиленным из фанеры ружьём. Подтверждением его спокойного, можно сказать, гурманного отношения к алкоголю были несколько найденных мной на чердаке среди старых журналов про технику, деревянных игрушек и кучи велосипедных и неизвестных деталей (вот уж поистине – мечта любого искателя драгоценностей это место!) пыльных бутылок из под привозимого моряками из дальних походов белого кубинского рома с изображением на этикетке заключенной в круг статуи Инес де Бобадильи 1 1 Изабель Ариас Давила де Бобадилья – испанская государственная деятельница, первая женщина-губернатор Кубы, капитан-генерал. и надписью «FUNDADA EN 1878». Я скручивал пробки с этих бутылок, чтоб позже расплющить их булыжником об асфальт и играть с другими мальчишками. В игре эта разновидность была чуть ли не королевой и оценивалась в нашем детском мире в условную единицу 5. Но так как мы не знали названий каких либо еще денежных единиц кроме рубля, то знатная дуэнья, украшающая несколько веков крепость Ла-Реаль-Фуэрса стоила 5 условных рублей и по аналогии с советской полубогиней парков называлась «женщиной с крестом», невольно показывая разрыв между культурой нашей страны и традициями братского кубинского народа.

А какая там была вишня! Мама, разбирая привезенные нами в бидонах и вёдрах трофеи, называла её "шпанка" и объясняла преимущество над простой вишней поистине гигантским размером мясистых, сочащихся сладким липким нектаром ягод и необыкновенной сочностью, рядом с которыми более привычный сорт казался стоящим на первой ступени эволюции вишнёвой цивилизации. Я сравнивал косточку шпанки и ягоду вишни и был поражен тем, что основа нарастающего великолепия первой была одного размера с созревшим плодом второй. Годы спустя воспоминания об этом давали почву для философских размышлений и нервных юношеских диспутов на тему калибра личностей и их влиянии на неокрепшие, вернее, наоборот – очень крепкие умы.

Я забирался на самое любимое дерево, которое, казалось, после пары визитов начало узнавать меня и вполне свободно давало доступ на верхние ярусы своего королевства, где гуще и сплоченнее располагались вишневые колонии, вызывающие тот самый распробованный в зрелом возрасте восторг придуманных побед в придуманных же битвах и состязаниях с жизнью. Различие в восприятии этого восторга тогда и через время заключалось в том, что взрослый я быстро утрачивал это распирающее ощущение радости и проникающее исподволь осознание временности и быстроисчезаемости заползало в душу, прикрываясь плащом с яркой надписью золотом "ДОСТИЖЕНИЕ".