Сергей Четверухин - Жи-Ши

Даже чудак Фил, с которым я выросла вместе как с братом-близнецом, заявлял, когда нам обоим едва стукнуло по четырнадцать лет:

– Знаешь, что общего у тебя с Зиданом?

– ???

– У вас обоих офигенные ноги!

Вся моя история – история вожделения. История разрушительной похоти. История бумерангов, направленных мне в голову, в живот, в пах… Бумерангов, отражаемых мной, изо всех отпущенных мне сил, и разлетающихся вокруг, как птицы неведомой ярости. Что? Ой! Прости, пожалуйста! Я не хотела… Это всё журналисты виноваты! Пресса меня испортила. Я за этот год с ними так привыкла к этому резкому тону, к этим декларациям и меморандумам… Тьфу! Совсем превратилась в куклу-робота. Буратино-телекомандато, как говорят милые итальянцы… Нет, с тобой я так не смогу… С тобой все по-другому… Я должна рассказать тебе эту историю, как… как колыбельную… ты же поймешь? Я спою тебе свою жизнь… Нет. Давай-ка по-другому. Я будто бы стану разглядывать фотографии в семейном альбоме. Я люблю фотографии. А ты? Тебе нравятся фотографии?

Вот я крашеная в «платину» у входа в «Шлагбаум», с открытым животом и наглым взглядом. Здесь мне шестнадцать. Мы живем в Твери. Я и мой дядя, которого я в глаза называю дядя Тони, а за глаза зову «Tony Pony», потому что школа с углубленным изучением английского сделала из меня законченную мисс Тэтчер, так мы обзывали англоманок.

Но по паспорту мой дядя – Антон Афонович. Ему недавно стукнуло сорок лет, мы не отмечали. У него брови – как два мохнатых енота. Поэтому иногда незнакомым людям кажется, что взгляд у дяди тяжелый и хмурый, как колючая елка в зимнем лесу. Он почему-то помешан на елках… Хотя на самом деле его брови – два подвижных енота-акробата, дядя иногда дает их представления, и в такие минуты любой поймет, что Тони-Пони – сказочно добрый, а больше всех на свете любит меня. И я его очень люблю. Он у меня – единственный. Правда, еще есть Фил, который называет меня «Народная артистка» и таскается из клуба в клуб, следом за моей артистичной персоной. Фил мне не «мальчик-друг», а просто хороший друг, если ты понимаешь. Почти брат, мы ведь росли вместе. Фил – большой, добрый и немного несчастный. Большой и добрый он от природы, а несчастным его, кажется, делаю я. Фил влюблен в меня с первого класса. А я… А я уже сообщила, что я – редкостная сука? Нет? Хм… Это правда. Ну, как я могу броситься на шею парню, с которым мы ходили на соседние горшки в детском саду? Двухметровый неуклюжик, Фил на все вокруг посматривает настороженно-наивно из-под своей косой черной челки. На самом деле он не наивен, просто – плохое зрение, а очки Фил не выносит. Еще он занимается дзюдо, читает все время какого-то Мисиму и достает меня длинными россказнями о самурайском духе. По их, по-самурайски, рассказывает Фил, жить надо так, будто ты уже умер. Я примерно так и отреагировала, когда он в первый раз сделал мне предложение:

– Ты сдурел, Фил?! С чего это вдруг, на пятнадцатом году знакомства?.. А-а-а-а… ты же у нас самурай? Так живи так, будто уже женился на мне и вскоре развелся!

Жестоко, конечно, получилось, но Фил – молодец! Выдержал! Только долго вздыхал, стучал кулаком себя по коленке и за челку прятался. А после – началось! Фил стал регулярно проявлять стойкость самурайского духа. Целеустремленность, по-нашему. А по-моему – упрямство. Объяснения стали еженедельной нормой. Фил объясняется очень смешно, в каждый заход, пытаясь подобрать новые слова, иногда вообще противоположные тем, которые он говорил на прошлой неделе. Ну, например, через неделю после очередного отказа приходит с букетом белых хризантем, которые я, к слову, терпеть не могу, мнется с ноги на ногу и начинает: «Лерка… я в прошлый раз говорил, что люблю тебя… Знаешь, я немного не то имел в виду, что ты подумала… Я говорил, что хочу жениться на тебе, жить с тобой… Да, я – дурак… я понял, что покушался на самое дорогое, что у тебя есть, на твою свободу… Прости, Лерка! Я не это имел в виду… Ты – свободная белая женщина… конечно-конечно… – тут Фил начинает частить и запинаться, – ты можешь делать что хочешь, ходить с кем хочешь, можешь поехать в Москву или… там… в Лондон… заниматься дайвингом… ездить автостопом… ловить мурен в Китайском море… просто я имел в виду… я подумал… знаешь, – в этом месте Фил становится похож на старый советский флаг в кладовке у Тони-Пони, такой же красный и обвислый, – я просто люблю тебя и хочу жить с тобой… короче, выходи за меня замуж…»

Каждый раз, в такие моменты, мне приходится думать о детях-скелетах в Африке, о пылающем в инквизиторском костре Джордано Бруно, о жертвах очередного землетрясения, короче, о чем-то трагическом, только чтобы не расколоться, не прыснуть звонко в кулачок, а затем глумливо не заржать в лицо лучшему другу, оскорбив Фила в самом дорогом. Все-таки хоть я и сука, но Фил мне как брат и я должна беречь его чувства.

– Дружище Фил! – приподнято-торжественно начинаю я свой очередной отлуп, – правильно ли я поняла, что ты предлагаешь мне совместное проживание и совместное хозяйство?

Фил утвердительно кивает головой.

– Но при этом у меня будет «самое дорогое» – моя свобода? То есть я смогу гулять где хочу и с кем хочу? – Фил снова кивает.

– Так ты толкаешь меня к легитимному блядству под сенью семейного очага?

В этом месте Фил резко мотает головой из стороны в сторону, так сильно, что я начинаю пугаться за его шею.

– А как еще понимать это твое «ты – свободная белая женщина»? А? Эх ты! А еще друг называешься!

Фил с грустью смотрит на меня взглядом побитого бассет-хаунда и уходит восвояси, каждый раз забывая оставить букет и смешно волоча его за собой по паркету. После Фила я беру веник и сметаю лепестки белых хризантем по всей квартире. Романтика?

За неделю он собирается с мыслями, и шоу повторяется заново: Фил отказывается от своих предыдущих заявлений и опять повторяет их, только другими словами. Даже не знаю, кто из нас больше «народный артист»?

Правда, один раз у нас с ним чуть было не случилось. Через три месяца после того последнего плавания моих родителей. Когда их лодку перевернуло течением посреди Волги, и мама не смогла выплыть, а папа без нее, видимо, не захотел. Я тогда не забилась в истерике, не порвала на себе волосы, даже не заплакала. Все эмоции – это яркие проявления жизни, а я будто тоже перестала жить. Перестала видеть, слышать, чувствовать, желать. Месяца полтора просидела дома. Будто в коме. А потом жизнь начала возвращаться в меня. День за днем, капля за каплей. Каждое утро, проснувшись, я чувствовала, как во мне просыпается что-то… Что-то новое-забытое-старое, чего вчера еще не было. А в «прошлой жизни» было. Как будто все во мне, и тело и душа, по кусочкам отходило от наркоза. И новые ощущения не баловали разнообразием. Точнее, они даже не были ощущениями. Ощущение было одно. Пустота. Я и представить до этого не могла, насколько родители заполняли мою жизнь. В главном и в мелочах. Начиная с наших семейных завтраков, смешливых, суетливых, когда все заспанные, спотыкаются, все куда-то опаздывают, но обязательно торопятся высказать друг другу какую-то ерунду, которая в начале нового дня представляется невероятно важной. «Что снилось? – Не забудь ключи? – Заедь в поликлинику? – Передай Петру Ивановичу! – Забери дневник у завуча. – Мусор! – Кто вынесет мусор?!» Заканчивая ежедневной кропотливой психотерапией, закладывающей самооценку. Когда отец через слово вставляет: «Да, моя красавица… Да, моя хорошая…» Или переспрашивает, будто не расслышав мою очередную напыщенную глупость: «Что, моя умница?» А мать, помогая расчесывать волосы или поправляя неумело нанесенную косметику, усугубляет, забираясь глубоко в подсознание: «Кто у нас самая прекрасная принцесса на свете? Лера у нас самая прекрасная! Все парни на свете будут мечтать о ней и сходить с ума!» Все это разом исчезло куда-то, обвалилось. А потом стало возникать заново. По чуть-чуть, по капельке, маленькими крошками, людьми… И первым стал Фил. Он постоянно шептал мне: «Какая ты красивая, Лерка! Какая ты…» Я поняла тогда, что мне необходимо, просто жизненно важно каждый день смотреться в такое вот влюбленное в меня зеркало. И я для себя решила. Пусть это случится. Стояло знойное лето, наполненное бездельем, пухом тополей и мошкарой. Мы окончили школу, но ни я, ни Фил никуда не поступили, да и планов таких не было. Фил устроился охранять по ночам склад компьютеров, а я добилась наконец, чтобы в «Зебре» мне доверили отыграть афтепати. Это – отдельная тема! Самая важная манечка для меня в тот год! Я и поступать-то никуда не готовилась, отчасти… конечно, из-за родителей… А во многом из-за своей безумной блажи сделать диджейскую карьеру! Ну, модно же! Как без этого?