Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста

Теперь сложно судить о том, когда вообще у сторонников Руцкого были шансы — быть может, они были час назад, быть может, два часа назад, быть может, они еще были в течение ночи, когда, кроме телецентра, милиции не было нигде во всей Москве. Но всё немедленно сломалось, когда из Останкино к подъезду Дома Советов подъехал автобус. Из автобуса начали выносить окровавленные, изувеченные тела гражданских. Те, кого привезли, уезжали именно с этой площади. Сложно сказать, кто решил, что везти их нужно не в больницу, а сюда. Быть может, этот человек спас жизни тем нескольким тысячам, десяткам тысяч, которые, теперь уже прекрасно понимая, что шутить с ними никто не намерен, немедленно начали отступать с площади перед Домом Советов. Уходить домой, бежать. Немедленно. В метро. От ужаса увиденного никто не остался равнодушным. Окровавленные куски мяса, привезенные из Останкино, словно были посылочкой от Ельцина — посмотрите, что вас всех ждет. Вы еще хотели социализма? Еще хотели народовластия? Еще хотели свободы… Шта…

Спустя полчаса площадь практически опустела. Мне приказали охранять автобус. Разбитый автобус с проколотыми шинами и выбитыми стеклами, без бензина. Не знаю, какой в этом был смысл, какая польза. Наверное, и командиры наши уже все прекрасно понимали. Я сидел на водительском месте до пяти часов утра. Охранял. Девушка с парнем накормили какими-то бутербродами с горячим чаем, и в скором времени мне было приказано идти внутрь комендатуры — спать.

Я лег на пол, и пролежал до половины седьмого. Неспокойно что-то было на душе. Мы все ждали штурма, в победу верилось с трудом. Просто нужна была какая-то развязка, и всё. Никакого оружия так никто ни не дал. Мы стояли, как круглые бараны, у входа в комендантский бункер, когда с разных сторон к баррикадам подъехали несколько БТРов и открыли огонь. Сверху сидели автоматчики, кажется, в черных спортивных костюмах. Сначала убили всех, кто оставался на площади в палатках — затем подъехали в упор к нашему домику, уже на саму площадь, и начали стрелять в дверной проем. Под пулеметным огнем мы перебежками спустились в подвал и занесли раненого. У него были пробиты обе ноги и живот. Кто-то взялся его перевязывать. Толстенная дверь в подвальное помещение была задраена, и мы стали ждать. Ждали примерно час. Затем строем, затылок к затылку, держась за плечо впереди идущего, в кромешной темноте пошли по коридорам. Шли медленно и долго. Останавливались. Зашли в подвал. Как оказалось, это уже был подвал под зданием Дома Советов. Встали здесь. Ждем.

Пробежало двое вооруженных с автоматами. Один — боец РНЕ, парень, с которым я познакомился у музея Ленина, с баркашовского газетного лотка, второй — кавказец. Наверное, чеченец — как Хасбулатов. Странно, подумал я. "Ну, еще относительно баркашовцев можно понять — они тренировались всю жизнь, это, наверное, и вправду, их день — показать, ради чего столько лет строем ходили, пугая своим суровым видом мирное население, но почему у чеченца есть оружие, а у нас, русских, нету?" Мы постояли еще полчаса. Никаких командиров больше не было. Никаких команд никто не отдавал. Все стали равны друг другу. Командирам, наверное, было в тот момент стыдно и страшно.

Мы же пребывали в недоумении и сколотили группу человек в десять, из молодых. Слишком уж жутко было в этом подвале сидеть. Негоже тут умирать, как свиньям в закутке. Надо выбираться наверх. Остальные от нашего предложения отказались. Как потом говорили те, кто находился поблизости, через час или около того подвал забросали гранатами и пустили газ. Были слухи, что люди там погибли.

Мы вдесятером вышли на лестничный пролёт, и начали подниматься наверх. В момент, когда преодолели уже этажа четыре, раздался жуткий грохот. Это прямо по нам влупил крупнокалиберный пулемет. Посыпались стекла, все попадали на пол, кто где был. Я чуть прикрылся коробкой с огнетушителем — попавшие в стену и потолок пули зажигались. Люди начали отползать. Те двое, кто бежал выше меня — а я был, наверное, третьим, больше не поднялись. Остальные поползли кто куда. Здание Дома Советов — аквариум. Там очень много стекла, подоконники идут ниже колена. Спрятаться некуда. Я сполз чуть ниже, в промежуток между этажами — сел в углу, отдышался. Решил, что это — достаточно безопасное место. Однако, обернувшись к стене, прямо на уровне груди увидел черные отметины, и на полу — пригоршню свинца. Нет, здесь оставаться небезопасно. Спустился на нижний этаж, кажется, третий или четвертый. Долго полз по битому стеклу — очень много стекла. Выглянул в окно — внизу на асфальте, прямо под стеной, распластался в луже крови ОМОНовец. Подергался, и затих. Весь ужас гражданской войны в том, что жизнь вроде бы родного тебе, русского человека уже совсем безразлична. Это враг, а когда врага уничтожают, у тебя самого появляются шансы остаться в живых.

Наконец, огонь прекратился. Я оказался в кабинете некоего господина Соколова, кажется, это был руководитель Совета Союзов. На столе лежала записка: "Уехал на переговоры с Патриархом в Свято-Данилов монастырь." В маленькой комнатушке за кабинетом стояла кровать и столик. И груда пустых бутылок, кажется, из-под водки. Депутаты грелись водочкой, пока кто-то мерз у баррикадных костров. Зашел в туалет, оказалось, там была вода. Горячая. Помыл руки с мылом. Умылся. Вышел в коридор — с этажа уже выйти было нельзя. В коридорах стояли автоматчики Руцкого, и запрещали уже вообще, куда бы то ни было ходить. Я попытался выломать дверь, ведущую в другой коридор — двери там были очень хорошие. Сил у меня не хватило. Зашел в одну из комнат, и лег на пол. Спать.

Проснулся от танковых выстрелов, жуткого грохота. Здание ходило ходуном. Осмотрел стены — всё хлам. Кругом одно дерево. Один снаряд — и все мы тут сдохнем. Рядом залегла какая-то бабуся, и начала причитать:

— Не бойся, сыночек, умирать — мы все сразу в рай попадём.

В рай вот так, без сопротивления вообще, уходить не хотелось. Кто-то приговаривал за спиной:

— Руцкой сказал, что скоро нам на помощь вертолеты прилетят. Авиация.

— И танки приедут, и корабли приплывут. — со значением добавил я.

Ни в какую такую авиацию тоже на хрен не верилось. Вскоре, похоже, началась сдача. На другом берегу Москвы-реки в ладоши хлопали обыватели. Благодарили Ельцина за спасение Москвы и москвичей. Наверное, правильно благодарили. Это ведь был их президент. Москва жила отдельно от России, и совсем не так, как эта самая, остальная Россия. Так и осталось до сих пор.

Нас вывели в сторону набережной. На ступеньках стояла «Альфа». Выглядели они, как настоящие инопланетяне. Нас погрузили в автобус, и повезли в отделение милиции, на метро Баррикадную. За окном полыхало зарево. Стакан Дома Советов горел со всех сторон. Говорили потом, что после нашей группы больше никого выводить из здания не стали. Все остались там, внутри, уже навсегда. А на белых стенах кабинетов, в нынешнем Доме Правительства, в ночь с третьего на четвертое октября каждый год проступают пятна человеческой крови. Крови тех, кто поверил "водителю самолётов" Руцкому. Кто последним своим патроном по удивительной причине не выстрелил ему в голову — за трусость и измену. За тех простых людей, кого по одной лишь его вине убили у Останкино и заживо сожгли здесь. Я вышел из автобуса, и сразу переметнулся вправо, к толпе гражданских, возле того входа в отделение, который был ближе к дороге. В тот, который был ближе к метро, начали заводить защитников Дома Советов. Шли они с поднятыми руками, как немецкие пленные на кадрах кинохроники времен войны. И в строю ОМОНовцев каждый бил этих людей прикладом своего автомата — куда кто попадет.