Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста

Мы же с Боксёром нашли себе барабанщика. Звали его Мефодий. Он был очень разносторонним человеком — барабанил не так как другие — изобретал свои бои всевозможные. Хотя играл крайне неритмично. Мефодий всегда был укуренный в умат. Благодаря Мефодию у нас теперь всегда была марихуана. Мы курили ее везде — в домах, на крышах городских небоскрёбов, в полях и на заброшенных песчаных карьерах, куда мы вылазили фотографироваться. Мефодий всегда продолжал играть, даже когда песня уже давно кончилась. Наверное, у него в голове всегда звучала музыка. И ещё достоинством Мефодия была большая черная борода.

В Москве я обычно останавливался на флэту у Михалыча. Туда приезжали все страждущие и обремененные, то есть музыканты, поэты и их женщины со всех необъятных просторов бывшего СССР. Здесь играли квартирники самые разные люди — Неумоев, Теплая Трасса, Подорожный, Ермен с «Адаптацией», ВПР. Не было никакой идеи, объединявшей всех. Но что-то беспредельное все равно объединяло.

Люди приходили и ставили на стол две бутылки водки. Водки всегда было в избытке. Когда она заканчивалась, мальчики шли в магазин сдавать бутылки, а девочки — вымогать деньги у буржуев к метро. Затем водка покупалась еще и еще. Так до бесконечности. В общем, жизнь подводила где-то сзади определенную черту, за которой исполнялся принцип, достаточно полно озвученный еще моим родным дедушкой — русским мужиком с огромными бицепсами, мельником, проходившем ежедневно 7 километров на свою мельницу и 7 — обратно, умудрявшимся зимой, по вполне понятным обстоятельствам, регулярно ночевать в сугробе:

ВСЮ ВОДКУ, КОНЕЧНО, НЕ ВЫПЬЕШЬ,

НО СТРЕМИТЬСЯ К ЭТОМУ НАДО.

Мой дед, кстати говоря, имел удивительную биографию. В войну его угнали в Германию. Хотя, как сам он говорил, слово «угнали» было недостаточно корректным. В его огромной семье он был старшим, и поехал туда по собственной воле, на заработки. Особо не утруждаясь, мой 17-летний дед занимался сельхозработами на какой-то ферме, с еще несколькими русскими. В свободное время поглощая местные алкогольные напитки и трахая простых немок. Похоже, не вся их Германия верила своим патриотическим нацистам. Всё текло достаточно сносно, как и может быть у гастарбайтеров. Пока из Украины не приехали на ту же ферму хохлы. Прямо как сейчас в какую-нибудь Италию. Цены на труд сбивать. Как представители более трудолюбивой нации, на следующий же день два хохла вышли на грядки, немедленно встали раком, и как два мощных маленьких трактора принялись немедленно перевыполнять план по прополкам и прочим деревенским хлопотам. Деду с двумя его друзьями такое рвение представителей братского народа не очень понравилось. Хохлов в честном трудовом состязании было просто не догнать — россияне кое-как дождались вечера и больно побили одного такого хохла, почти насмерть. Больше хохлы стахановских норм не выполняли, а работали как все — медленно, размеренно и очень внимательно — чтоб не злить никого больше своим неуместным здесь украинским трудолюбием.

По возвращении на родину дед пошел в армию на трехмесячные курсы красноармейцев, и по чистому недоразумению умудрился попасть на последние несколько месяцев войны. Брал Берлин. Его друзья Егоров и Кантария воодружали Знамя Победы над Рейхстагом. После войны его оставили дослуживать, в комендатуре города Штеттина, где он еще некоторое время употреблял алкоголь и трахал немок. Европейцы очень интеллигентно относились к завоевателям. Дед искренне удивлялся, как на протяжении столь длительного времени, ни одному немцу не пришла в голову мысль его прирезать, каждый вечер валяющегося пьяным на улице. Деда немцы вечно таскали к себе домой, чтоб он, не проспавшись, не вздумал возвращаться назад в комендатуру. Такой вот был у меня особенный дед.

Что касается первого мужа моей бабули, то, в отличие от моего деда, он более соответствовал образу советского солдата-освободителя. В начале войны он по заданию партии работал полицаем, и в бабулином доме разместил немецкий штаб, а потом вместе с наступающей Красной Армией пошел дальше на запад, и геройски погиб. Бабуля запомнила немцев тем, что они никого не стесняясь, всегда садились срать прямо на дворе. Ставили такие маленькие стульчики с дыркой, садились на них и срали, при этом читая газету или приговаривая, что им самим война не нравится — у них то же дети дома. Киндеры. Как рассказывала бабуля, немцы её, русскую, хоть в хлеву с коровой, но жить оставили. А всех евреев, живших в окрестностях и в самом райцентре Брянщины, Почепе, свезли к большому рву и из пулеметов расстреляли. Несколько тысяч человек. В Почепе до войны жило очень много евреев самых разных профессий. После войны, пятидесяти лет советской власти и демократических реформ там в основном остаются жить алкоголики и их несчастные русские жены. Несколько тысяч людей потравилось суррогатным алкоголем. Так что последствия войны и реформ для русской глубинки оказались примерно одинаковы, с той лишь разницей, что после войны там кое-как всё наладили, а сегодня это вряд ли возможно. Ни у кого из жителей райцентров нет ни светлого будущего, ни работы, ни детей, ни денег. Умирающие племена русских индейцев.

Дома у Михалыча я познакомился на свою голову с роковой барышней по имени Доррисон. В неизвестно какой уже по счету раз, в этом году Доррисон снова бросала университет, поэтому отвисала здесь. Её парень Макс оказался безучастным в её судьбе, из общаги её выпирали за неуплату. Доррисон одно время была девушкой Непомнящего, и однажды он спас ей жизнь, когда она повесилась в соседней комнате. Сашка вынул ее бездыханное, бледное и почти уже мертвое тело из петли и в воспитательных целях больно набил по лицу. Доррисон курила марихуану в бесчеловечных количествах и практически без перерывов в течение нескольких лет. Снабжал её ценным продуктом очень добрый парень из далёкой Тувы. Такой замечательной травы, как у тувинца, я не курил больше никогда в жизни. Непомнящий тем временем круто зазнакомился с девушкой Стасей из Украины. Стася с Доррисон, теперь как самые закадычные подруги, любили с батлом водки общаться о наболевшем, гуляя по дворикам ночной Москвы. К ним обязательно кто-то привязывался, и вечно они кого-нибудь сначала посылали, а затем били бутылкой по голове, приползая в квартиру на четвереньках с окровавленными лицами. Жертва, как правило, оставалась лежать в луже крови. В милицейских сводках подобные инциденты проходят под заголовком "убийства, совершенные на бытовой почве". Думаю, впрочем, что на самом-то деле всё совершалось именно исходя из глубоких идеологических разногласий. Стася с Доррисон были прирожденными нацболками и посещали все, абсолютно обязательные, требуемые для поддержания творческого образа, партийные собрания и митинги. Мы их ласково называли "Валькирии революции". Валькирии, как могли, старались образу соответствовать.