Габриэль Витткоп - Сон разума

Клеман раздумывает, пойти ли сыграть шахматную партию в «Кафе де ля Режанс» или же прогуляться в фехтовальный зал. Он почти всегда в нерешительности и уверен лишь в ненависти, питаемой к Животу, — единственном из его прошлых и нынешних чувств, что остается недвойственным и непротиворечивым. Тем не менее, несмотря на свою двойственность, силы его способны сойтись в одной точке.

Он не видит Живота в будущем. Клеман не похож на Комора, которому бард предсказывает рождение сына-отцеубийцы. У Клемана — чисто животная ненависть, ведь его комфорту ничто не угрожает, а жилье, денежные средства, персонал, досуг, любовницы гарантируют райскую жизнь и ту бесценную вещь, что зовется свободой.

Стоит лишь на миг ослабить бдительность, и вот оно — чудо… Бесполезно предлагать — она возмутилась бы при одном упоминании. Но если бы она упала с лестницы…

Больше никогда к ней не притронусь.

Первое время он иногда смотрел на нее, как рыба-четырехглазка. Видел ее странно выдающуюся челюсть, мелкий носик, на голове — каштановый гриб, на свету способный переливаться алым, и удивительно темный глаз с египетским разрезом, напоминающий снизу грозовую тучу. Он видел ее дряблую щеку, скошенный подбородок, вместе с тем выпяченный на бельевом ошейнике, что затеняли пепельные, почти серые волосы (четырехглазка умела также изменять цвет), орлиный нос, соленую сине-зеленую радужку — и никаких тайн.

Но даже без помощи четырехглазки он видел самого себя случайным и довольно неудачным соединением двух образов. Графологический анализ почерка Клемана. Заключение:

«…Линии мечевидные, иногда сливаются; разорванные слова и сильный наклон свидетельствуют о психическом напряжении и подавлении тяги к самовыражению, что противоречит потребности в контакте. Большая внутренняя дисгармония и глубокая эмоциональная неуверенность. Недостаток юмора, но вместе с тем — чувство комичного. Болезненную чувствительность, способную наполнить жизнь случайностями. пациент превратил в оборонительную систему, подразумевающую, с одной стороны, определенное обаяние и любезность, а, с другой, заметную склонность более или менее осознанно скрывать и переносить все, что могло бы слишком сурово напомнить ему о себе самом и нежелательных обстоятельствах. Тем не менее, пациент энергично воплощает в жизнь свой: представления или проецирует собственные идеи на конкретную реальность, поэтому все, что им противодействует, способно вызвать у него агрессию. Наряду с сильной привязанностью к материальным благам проявляются мистические наклонности и пристрастие к эзотерике. Любознательность. Очень развитое ассоциативное мышление, основанное почти исключительно на механизме воображения. Двуличность ярко выражается в способности убивать двух зайцев одним ударом и без труда примирять различные интересы в одном поступке. Кроме того, пациент обладает скрытой склонностью к…»

Наблюдая сегодня после обеда, как она лакомится шоколадом, я внезапно захотел стукнуть ее чашкой по зубам, чтобы увидеть возмущенное лицо в коричневых пятнах. Между глотками она несла какой-то вздор, который доносился приглушенно, издалека. Наверняка, так вещает сам Живот. Затем я нервно рассмеялся и, не в силах остановиться, безудержно хохотал, как гильотинированная голова, посте того как нож давно упал.

Незачем выяснять, осознавала ли Мадлен те чувства, что внушает Клеману, жаловалась ли матери и советовалась ли со своим духовником. Это не имеет никакого значения.

«…Беременность… паучья болезнь…» Это бодлеровское выражение неожиданно всплывает в памяти, пока он возвращается вечером домой от довольно красивой шлюхи и ее малолетнего ребенка — Венеры и Эрота, недостойно перенесенных в пошлую остановку одного дома на улице Рима. В голове проносятся органические образы, сначала поддающиеся расшифровке, затем — нет, наконец, незнакомые ему фигуры, двойные фаллические формы, например, соленогастр — паразитический гермафродит. Топот лошадей и грохот колес аккомпанируют пляске красных силуэтов, трубчатых кораллов, дисков, иннервированных лучами. На улице Вашингтона, где мелкий дождь оплетает фонари коконами, Клеман вспоминает, что общая длина артерий, вен и кровеносных сосудов человеческого организма составляет сто тысяч километров, что примерно в два Раза превосходит длину экватора. В крипте неаполитанской часовни Сансовино можно лицезреть два тела — точнее, две кровеносных системы, фоссилизированных с помощью метода, который унес с собой в могилу принц Раймондо ди Сангро: с тех пор ни один врач не сумел раскрыть этот секрет. Спутанные, как неоформленные мысли. Спутанные, как лес мангровых деревьев. Спутанные, хотя лишенные плоти и костей мужчина и беременная женщина устремляют на посетителя стеклянный взор; два рыжих дерева, внутри меньшего — некий коралл, шарик омелы, запутанный клубок; два увековеченных пурпурных раба, — хуже чем с содранной кожей, — излучающих жалобную и зловредную энергию.

В тот самый миг, когда Клеман заходит в лифт Штраль заканчивает корректуру своего произведение о делении плацент на децидуальные и адецидуальные по состоянию слизистой оболочки матки.

Во рту у него — постоянный привкус рвоты. Живот, на полненный липкими агатами, синевато-красными массами и чавкающей жидкостью, внушает такую жгучую ненависть, что Клеман тотчас выходит из комнаты лишь бы не оставаться с ним наедине. В нем закипает желание ударить, убить — неудержимый порыв, который он все же вынужден сдерживать. Он запирается в библиотеке и, склонившись под опаловым абажуром неумело рисует шары, глобусы и грушевидные округлости, а затем протыкает их пером, разрывая бумагу и яростно разбрызгивая чернила.

В день, когда она упала, ее выкрики вызвали большой скандал, хотя люди лишь приглушенно шушукались Тем не менее, это был негатив чуда, и все снова заговорили — на ушко или прикрывая рукой рот, гримасничая и резко опуская глаза. Та же притягательность священного или почти священного ужаса. Уже не припомню, когда ей дали прозвище — до чуда или после вторичного падения, как и не знаю, от чего она так раздувалась — от воздуха или воды. Когда она умерла эта атмосфера ужаса и тайны вновь растеклась по всему дому. Следуя установленному обычаю, на кровати ее не показывали. Лишь тихонько шептали, что она изменилась. Ее очень быстро положили в гроб. Но Лурд… Как приятно изображать кошмарный фарс чуда наоборот!

Наверное, надо куда-нибудь съездить. Вся эта суета вокруг Живота, весь этот фимиам, который кадят ему с напускной сдержанностью, делают мою жизнь невыносимой. Вот уже в выдвижные ящики ее комнаты прибывают коробки, перевязанные шелковыми ленточками…