Гилберт Адэр - Буэнас ночес, Буэнос-Айрес

Я жил в Париже, городе, о котором всегда мечтал (даже оказавшись во Франции, я все время называл себя франкофилом). И главное, впервые в жизни я стал частью группы. Как я мечтал об этом в школе! Теперь у меня была компания, и я так радовался своей принадлежности, что иногда, глядя на другие компании, группы приятелей, которые собирались в кафе или ресторанах или жались друг к другу в очереди в кино, я гадал, как удается им существовать, не зная меня и моих друзей, не завидуя нам и не стремясь к нам присоединиться. (Не берусь судить, есть ли во всем этом какой-нибудь смысл…)

Однако имелось и «однако» («однако» всегда находится). Мне не было, как говорят французы, «уютно в собственной шкуре». Конечно, говорил я себе, я счастлив, насколько это возможно. Тем не менее, как заметил еще Паскаль, у сердца бывают резоны, о которых сознание ничего не знает. Резоны имелись, как я обнаружил, не только у сердца, но и у члена.

Вот представьте себе, например, молодого человека, с которым я оказался-таки в постели; встретил я его не в одном из гей-клубов, где торчал без всякого успеха, а перед аптекой на Сен-Жермен-де-Пре, пресловутым прибежищем продажных мальчишек. Я по глупости принял его за поджидающего клиента профессионала; только поэтому я сделал ему неловкое, но недвусмысленное предложение.

Он был великолепен: узкобедрый красавчик благородных кровей, с пухлыми губами, пламенными темными глазами и лебединой шеей, которая становилась еще длиннее, когда он выходил из себя (это позже мне пришлось испытать). Одет он был превосходно, и хотя, околачиваясь так близко от выстроившихся рядком проституток мужского пола, словно приглашал неверно истолковать причину своего присутствия, нужно было быть сумасшедшим вроде меня, чтобы вообразить, будто такое изысканное существо, мальчик из такой несомненно bonne famille [38] bonne famille (фр.) — хорошая семья. может участвовать в этом промысле.

Я только что получил в «Берлице» жалованье и был готов заплатить за удовлетворение своих фантазий — фантазий, которые чуть не вызвали у меня эякуляцию (я представил себе, как объект моих желаний садится мне на лицо голым задом), но еще не успел заговорить о деньгах, когда до меня дошло, что молодой человек не сразу понял, за кого я его принимаю. Однако по какой-то причине, которой я так и не узнал, — разве что ему взбрело на ум посмеяться, а не оскорбиться таким ужасным faux pas, [39] faux pas (фр.) — промах. и хотя нам обоим было ясно, что я не принадлежу к его кругу (я заметил, каким насмешливым взглядом он меня окинул, словно удивляясь собственной готовности пасть так низко), — дело кончилось тем, что он пригласил меня к себе.

Жил он неподалеку, в современном здании на рю Буси. Я следом за ним прошел по покрытому толстым ковром коридору и молча ждал, пока он отпирал дверь квартиры, потом по блестящему паркету холла проследовал в салон. Две стены от пола до потолка были заняты книжными полками; рядом стояла складная лесенка. В углу виднелся рояль, у закрытого окна поникшими листьями ловило воздух какое-то растение в горшке, а перед бежевой софой на стеклянной крышке кофейного столика я увидел вазу с белыми тюльпанами, книгу «Преданный Ритой Хей-уорт» [40] Рита Хейуорт — американская танцовщица и актриса. Мануэля Пуига в мягкой обложке и две рамки с фотографиями.

На одной из них был голый по пояс красивый подросток на фоне затянутого туманом горного озера (хотя на фотографии этого не было видно, почему-то сразу становилось ясно, что обнажен он только выше талии); на другой, мрачно глядя в объектив, стоял мой спутник собственной персоной рядом с бесстрастным Энди Уорхолом. [41] Энди Уорхол — американский художник и кинорежиссер, один из мэтров поп-арта. Ив-Мари (он по дороге назвал мне свое имя, потому что я его спросил; однако когда через двадцать секунд молчания он поинтересовался, как зовут меня, мне стало ясно, что сделал он это только ради проформы) сразу прошел через спальню в туалет, включил свет, повернулся ко мне спиной, расстегнул брюки и, вызывающе уперев руку в бедро, помочился в унитаз. Не пошевелив ягодицами — я хочу сказать, не сделав даже попытки стряхнуть последнюю каплю, — он повернулся и вошел в спальню. Вид его наполовину эрегированного необрезанного члена, торчащего из ширинки, напомнил мне фотографию Мэпплторпа (за исключением того, что Ив-Мари не носил костюма из полиэстера). Ив-Мари навзничь упал на кровать, спустив брюки и небесно-голубые трусы на бедра, а рубашку более темного оттенка задрав до подмышек; его член упал ему на живот (как когда-то у Гэри) и словно приклеился к волосам на лобке.

Да, я забыл упомянуть, что Ив-Мари шепелявил, не делая ни малейших попыток скрыть свой недостаток; совсем напротив: он, казалось, выбирал такие слова и фразы, которые подчеркнули бы эту особенность, которую он явно рассматривал как пикантную аррютократическую черту, выделяющую его из толпы. «Je voudrais, — сказал он мне сонным голосом, — que tu me thuthe», что в переводе значило: «Хофу, фтобы ты меня оттвахал».

Мне пришлось приложить усилие, чтобы мой собственный член не перевозбудился слишком быстро: мне совсем не хотелось повторения прежних неприятностей, одну из которых я описывал выше. Я понимал также, что, хотя меня самого так обслуживали, сам я ни разу в жизни феллатио не совершал; и если для некоторых парней неопытность партнера только добавляла ему привлекательности, Ив-Мари явно был не из таких.

Я подошел к кровати, несколько мгновений поколебавшись, и схватил его за член. Я явно сделал это слишком грубо; все его тело дернулось, и, не открывая глаз, Ив-Мари вскрикнул: «Mais fais attenthion! Tu vas la cather!» — «Осторожно! Ты его сломаешь!» Склонившись над ним и все еще сражаясь с собственным непокорным пенисом — я уже ощущал влагу на бедрах, — я поднял его горячий и тяжелый член, но вместо того, чтобы медленно втянуть в рот, сунул его туда целиком.

Так, скажу я вам, делать не следовало. Я тут же начал давиться: пульсирующий цилиндр почти перекрыл доступ воздуху, и я невольно сомкнул челюсти. К своему ужасу, я почувствовал, как нижние зубы царапают нежную кожу.

Теперь глаза Ива-Мари были широко раскрыты, и он взвизгнул. Я отпрянул как можно поспешнее, но даже и выскальзывая у меня изо рта, пенис Ива-Мари проехался по моим зубам еще раз, так что Ив-Мари продолжал вопить. Побледнев, он стиснул пострадавший орган обеими руками и, осторожно перевернувшись на бок, с ужасом воззрился на пенис, высматривая, не течет ли где кровь. Благодарение Богу, этого не было, но даже оттуда, где я стоял, было видно, какими воспаленными выглядят выступающие на коже вертикальные вены.

— Задница! — бросил мне Ив-Мари по-английски, потом, осознав, как нелепо выглядит, бочком слез с кровати, позволив трусам и брюкам соскользнуть с ног.