Юрий Рытхэу - Конец вечного безмолвия

— Есть такой лозунг, — сказал Булатов, поглаживая плечо Милюнэ, — его выдвинул вождь рабочего класса Карл Маркс: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

Милюнэ широко раскрытыми глазами посмотрела на Булатова:

— Так и сказал — пролетарии всех стран, соединяйтесь?

Булатов кивнул.

— Как хорошо сказал! — с изумлением прошептала Милюнэ. — Так это же он про нас с тобой!

— Да не в этом смысле говорил Карл Маркс, — усмехнулся Булатов. — Смысл этого призыва в том, чтобы пролетарии всех стран, всего мира объединились для борьбы против богатых, против тех, кто сосет кровь рабочего класса. Поняла?

По вечерам в домик к Булатовым приходили Безруков и Хваан.

В этот вечер они оба были озабочены и молчаливы. Поев и принявшись за чаепитие, Безруков как бы походя спросил:

— Ну как, Машенька, твои успехи в грамоте?

— Уже слоги складывает, — с гордостью за жену ответил Булатов. — Вот тут тетрадка. Страсть как любит писать! Просто удивляюсь!

— Это правда? — с интересом спросил Безруков, быстро переглянувшись с Хвааном.

— Правда, — бесхитростно ответила Милюнэ. — Как будто вышиваю по оленьей шкуре что-то красивое…

— После победы революции, может, и писателем станешь, — заметил Хваан.

— А это что? — нахмурившись, спросила Милюнэ.

— Человек, который пишет книги, — пояснил Хваан.

— Так сколько надо знать, чтобы книгу написать! — ответила Милюнэ.

— Выучишься! — уверенно ответил Хваан.

— Учитель у меня хороший, — с гордо-" стыо произнесла Милюнэ. — Хорошо меня учит. Рядом. Когда он рядом, я хорошо понимаю все…

— Машенька! — укоризненно заметил Булатов.

Ему и впрямь было неловко перед товарищами, но он не сердился на Милюнэ. Слушая ее болтовню, поглядывая на нее, он снова чувствовал комок в горле и подступающие к глазам слезы.

— Ты, Булат, наоборот, должен гордиться, что твоя жена так политически выросла, — наставительно сказал Безруков. — Это же важно. У нас не так много людей, которые могут принести настоящую, реальную помощь общему делу. А события решительные приближаются.

— Так она не все в правильном смысле понимает, — смущенно признался Булатов, виновато глядя на Милюнэ.

— Все как. надо понимает! — решительно заявил Безруков.

Пока Милюнэ мыла посуду, мужчины вполголоса разговаривали.

— Пришли какие-то особо секретные телеграммы на имя Громова, — говорил Хваан. — По глазам Учватова видел, что это так. Когда принимал, запер комнату и один сидел. Даже охрану выставил за дверь. Сам лично понес в канцелярию, никому не доверил. Обычно ленится по холоду ходить, посылает кого-нибудь из охраны. А тут сам поперся.

— Пьяный Струков проговорился, будто предупреждение пришло из Петропавловска о существовании заговора в Ново-Мариинске. Даже сообщили имена возможных участников заговора. Но это только предположение.

— Громов распорядился усилить охрану канцелярии, да и к своему дому приставил милиционера на ночь. Ходит, топчется, бедняга, всю ночь, мерзнет.

— Да и Струков зашнырял кругом. Чуть ли не все дома обошел. Должно быть, ищет заговорщиков.

— Любым способом нам надо разузнать содержание этих телеграмм, — сказал Безруков.

— Не влезешь ведь в сейф, — заметил Хваан. — Думать надо, — вздохнул Безруков.

По свежему снегу Тымнэро пошел к Алюмке.

Поравнявшись с островом, он вынул из тюленьего мешочка мелко накрошенное мясо и кинул в сторону темных берегов, мысленно проговорив: "Будь милостив, дух, ко мне. Ничего мне от тебя не надо, только доброты и понимания. Иду я на кромку льда караулить нерпу… Что для твоих богатств одна-единственная нерпа? Будь милостив ко мне…"

Молитва несколько ободрила Тымнэро. Да еще мысль о том, что за его плечами новый винчестер, заработанный в трудном путешествии с торговым человеком тангитаном Писсекером. Винчестер хороший, Тымнэро пристрелял его за Второй бухтой, установил прицел и убедился, что оружие надежное и точное. Только была бы нерпа.

Дальше лед был тонок, и Тымнэро нацепил лыжи-снегоступы.

День сыроватый, обычный, когда свет убывает и приближается время темных ночей и полярных сияний. Анадырский лиман уже крепко замерз во вею ширину, и от угольных копей пролегла привычная колея нартовой дороги, по которой возили уголь.

Тымнэро скользнул снегоступами по льду, прислушался, не трещит ли где-нибудь, попробовал наконечником посоха лед.

У кромки Тымнэро соорудил из кусков льда убежище, чтобы нерпы не могли его заметить, и уселся в ожидании. Иной раз можно было просидеть весь день и не увидеть ни одной нерпы, и поэтому, Тымиэро приготовился к долгому сидению, стараясь устроиться поудобнее, чтобы ноги не затекали, но при случае можно было бы быстро и легко прицелиться и выстрелить.

Но не успел он угнездиться в своем убежище, как с легким всплеском у самого края льда вынырнула нерпа. Тымнэро даже вздрогнул от неожиданности. Нерпа смотрела прямо на него. Охотник осторожно выдвинул ствол винчестера, навел мушку. Он видел большие круглые нерпичьи глаза сквозь прорезь прицела. Они смотрели прямо в его глаза. Какие удивительные, человеческие глаза! Большие, круглые, и было в них выражение доверчивого любопытства, как у ребенка. Тымнэро вдруг вспомнил глаза умершего сына…

А нерпа медленно плыла, не уходя с прорези прицела и глядя прямо в глаза Тымнэро. А те двое, расстрелянные у скал? У них тоже светились глаза на исхудавших и почерневших лицах…

Тымнэро с глухим стоном откинулся, свалил ледяную преграду, закрывавшую его от воды. Неизвестно, сколько времени он просидел так, приходя в себя, набираясь сил. Он сидел с закрытыми глазами, а когда открыл их — увидел пустынное море с плывущими льдинами. Начинало темнеть. Солнце давно село, и долгие зимние сумерки надвигались на землю.

Тымнэро оглянулся. Темная громада Алюмки зловеще вырисовывалась на фоне красноватого, от вечерней зари неба.

Охотник торопливо засунул в чехол винчестер, надел лыжи-снегоступы и спешно двинулся обратно.

Он миновал Алюмку, даже не вспомнив о злых духах, и круто повернул к берегу, чтобы поскорее выйти на твердую землю.

Тымнэро вышел как раз на тангитанское кладбище. Он снял лыжи-снегоступы, которые ему уже не были нужны, и побежал к своей яранге мимо покосившихся крестов и вспученных мерзлотой могил. Споткнувшись, упал на колени, и ужас охватил холодом все его тело: он был как раз на том еле заметном бугорке, который сам насыпал вад телами двух несчастных. С диким воем Тымнэро поднялся и побежал, волоча за собой лыжи-снегоступы.

Еще издали он увидел, что в чоттагине горит огонь. Может, кто приехал в гости? Неужто Те-невиль из стойбища Армагиргина?

Тымнэро услышал чьи-то громкие голоса в яранге, и вдруг сердце его пронзили плач ребенка и Тынатваль.