Филип Ридли - Крокодилия

— Оставь его в покое, — огрызнулась Анна.

— Что это ты вдруг так о нем забеспокоилась? Ты ведь о нем доброго слова не сказала с тех пор, как он приехал.

— Неправда.

— Правда. Тебе ли не знать.

— Ты мерзко врешь.

— Это ты врешь. Как всегда.

Я встал и вышел из дома. Обернувшись, я увидел, как их разбухшие силуэты жестикулируют на занавеске, словно они стали персонажами театра теней.

Я держал в руке член моего Билли Кроу. Чувствовал, как гладкая головка скользит в моей ладони, сжал ему яйца, чтобы он метался и стонал в экстазе. Его пальцы скользнули, царапнули покорный изгиб моей спины, он прошептал мое имя, тихо, страстно, как мурлычет котенок или воркует голубь.

Потом Билли говорит:

— Дай я подрочу тебе. Пожалуйста.

Я лег на спину и вытянул ноги. Он погладил меня по животу.

— Закрой глаза, — сказал он, — Не смотри на меня. Не думай обо мне.

Я закрыл глаза, но смог представить только его.

— Подумай об историях, — сказал он.

Я засовываю пальцы ему в рот, и он сосет, пропуская между них язык, словно щенок. Я просовываю пальцы глубже, трогаю язык, заставляю Билли давиться и задыхаться. Я чувствую, как мой член дергается и гонит лаву, скопившуюся в венах, затем ледяную воду, и я выплескиваю океан спермы в волшебную руку моего Билли Кроу.

В великолепном согласии он тоже кончил, извергая на мои ноги и бедра спазм за спазмом горячую белую сперму, словно яичный белок. Ее было так много, что она залила подушку и спинку кровати.

Мой член съежился и слипся в его руке, как маленький розовый желудь. Билли лег на меня сверху. Мы были склеены воедино спермой и потом, и у меня снова встал от его жаркого дыхания.

— Я люблю тебе, — сказал я. — Правда.

— От тебя пахнет лесом.

— Это очень романтично.

— Я и вправду романтик. О, как хорошо. — Он потянулся и скатился с меня. — Может, разрисовать потолок?

Он уже нарисовал пять или шесть крокодилов по всей комнате. Роскошные, разукрашенные звери, — глядя на них, я чувствую себя торжественно и печально.

— Я начал писать рассказ, — сообщаю я.

— Вот как?

— Это для тебя. Раньше я много писал. Это что-то вроде сказок. Короли, королевы и принцы. Вроде того. Стив говорит, что я должен снова начать писать.

— Ах, Стив! — он смотрит удивленно.

— Так я и сделаю, — продолжил я. — Это рассказ для тебя. Я его еще не закончил. Честно говоря, пока не знаю точно, о чем он.

— Ты и не будешь знать, пока не закончишь. Может быть, даже и тогда не узнаешь. Писатели меньше всех знают, о чем их книги.

— Рассказ начинается так: "Когда у короля родился первенец…"

— Не рассказывай мне начало, если не знаешь конца, — перебивает Билли.

— Ладно. Как хочешь. В конце концов, это твой рассказ.

— Я польщен.

— Так что, когда я закончу его, я…

— Хочется выпить. Пойдем куда-нибудь?

— Сейчас?

— Да. Конечно.

— Но слишком поздно. Всё уже закрыто.

— Черт, ты прав. Совсем не заметил, сколько времени. Но я хочу выпить.

— Если ты хочешь, мы могли бы…

— У меня есть для тебя кое-что… — Он подошел к столу, что-то взял, посмотрел, потом положил. — Это письмо. Мое письмо тебе. Прочитай его, но, — он отвел взгляд, — но никогда не говори со мной об этом. Просто прочитай.

— Письмо?

— Это о Дэвиде. История наших отношений. Ты ведь хотел знать.

— Я хотел, чтобы ты мне рассказал.

— Я не мог тебе рассказать. Так что — или письмо, или ничего.

Я вскочил с кровати.

— Я тебя просто не понимаю. Ни капельки. — Я натянул джинсы и майку. — Не понимаю, что у тебя на уме. Это все для тебя просто игра какая-то…

Он вздохнул, сел на край постели.

— Я тебя снова расстроил. Я бы и сам хотел знать, что делаю. Тогда бы я остановился. Я просто иду вперед и делаю…

— Вот именно. Ты просто идешь вперед и делаешь. А мои чувства тебя не волнуют.

— Возьми письмо, — сказал он.

— Я возьму письмо, — я схватил конверт с матраса. — Я прочитаю твое сраное письмо. И я выясню, что за жизнь ты вел с этим Дэвидом. И после того, как все прочитаю, я поговорю с тобой об этом, если захочу. И ты ответишь на мои вопросы. И потом у нас будут другие отношения. Ладно?

Он улыбнулся, откинулся на кровати, покачивая свой поникший член вверх-вниз.

— Чего ты так расстраиваешься? Просто не понимаю. Почему ты все время такой взвинченный? Ты так постепенно спятишь, дружок.

Я выбежал из дома, хлопнул дверью. В саду благоухали розами и другими ночные цветы. Сладкий и терпкий запах. Я тяжело дышал, не мог прийти в себя.

Письмо сжалось в комок в моей ладони.

Не решаясь сдвинуться с места, я посмотрел назад, заглянул в щель почтового ящика. Билли бродил по дому. Я видел его тень, слышал шаги. Он включил радио и подпевал какой-то мелодии. Я не сомневался, что он уже принялся рисовать очередного крокодила, вполне счастливый, не потеряв самообладания, будто наша ссора была надоедливой мухой, которую он попросту отогнал.

Я хотел рассердиться и игнорировать его какое-то время, но уже здесь, стоя в душистом саду, почувствовал желание поговорить с ним. Я уже хотел снова сжимать его член и засунуть пальцы ему в рот. Только находясь с ним рядом, я чувствовал себя живым.

Я вернулся к себе и попытался уснуть. В соседней комнате Анна и Стивен, возбужденные странным эротизмом примирения, трахались с новой силой. Прислушавшись, я понял, что, занимаясь любовью, Анна плачет. Ноет и всхлипывает, как маленькая девочка.

Последним, что я слышал перед тем, как уснуть, было радио Билли, слабое и приглушенное, переплывающее с одной волны на другую.

Когда у короля родился первенец,

Ему подарили крокодила.

Крокодил был огромный, зеленый,

Глаза его не мигали.

Король был очарован зверем,

Смотрел на него часами.

Он гладил его крепкую

Кожу и упивался силой

Его хвоста.

Он вставал на колени перед крокодилом.

Это было самое красивое существо,

Которое он видел в жизни.

Он выкрасил его когти золотом

И подарил ему корону из серебра.

Он осыпал его рубинами и брильянтами,

Пока крокодил не стал

Живым памятником могуществу и

бессмертию короля.

Он целовал крокодила,

Смотрел в его

Темные глаза, повторяя:

"Мы будем королями, ты и я".

Мой дорогой Доминик,

есть вещи, которые нельзя произносить вслух. Речь унижает их, заставляет выглядеть менее значительными, чем они есть на самом деле, искаженными и лживыми. Иногда ты что-то повторяешь так часто, что это становится правдой. Или чем-то вроде правды. Твое желание, чтобы все на свете имело смысл (чье-то желание, если быть точным) заставляет нас сочинять истории, которые на самом деле историями не являются. Мы все неудачные ораторы, когда речь заходит о нашей жизни. Мы все хотим — остро жаждем — украсить нашу жизнь миллионами необычных событий. Мы хотим, чтобы у каждой истории были начало, середина и конец. Мы полагаем, что только тогда у нее появится значение. Как будто значение уже не заложено в том факте, что существует история, которую нужно рассказать. Мы наполняем наши жизни "а потом я, а после этого я, а затем я". История, история, история. Но жизнь совсем другая. А если и похожа, то все равно по-другому.