Андрей Бычков - Нано и порно

«Ну, нет у меня топора, нет, понимаете!» – вот как захохотал Тимофеев.

Конечно, лучше было бы быть Тимофееву киллером, а еще лучше – даже каким-нибудь таинственным русским террористом. И не рыб разводить в аквариуме, а копить, копить там, бля, тяжелую воду, чтобы однажды тайно выделить из нее дейтерий. А потом, как Левша, собрать в бутылке из под пива какую-нибудь, там водородную бомбу, чтобы взорвать, например, Америку. А чего она, в самом деле, лезет во всё, нос сует не в свои дела? То в Афганистан, то в Ирак. Да на хуй она нам, такая Америка нужна! Да на хуй она не нужна нам такая Америка! Тоже мне нашлись миротворцы. Палки-погонялки похуже «бога». Да взорвать ее на хуй ко всем ебеням! Накопить тяжелой воды и – к чертям собачьим!

Но к счастью (или к несчастью) Тимофеев все же не был русским террористом. Как не был он ни президентом международного валютного фонда, ни председателем всемирного попечительского совета сирот. Был он, вообще говоря, и в самом деле какой-то… неоформившийся еще, неопределенный. С татарином – татарин, с евреем – еврей. То ли боялся он их всех, то ли виноватым чувствовал, то ли потому, что ему всех их было почему-то жалко… А чего они всё наскакивают на русского человека? И чего уж он им такого плохого сделал? Ну, да, было дело, трахнул однажды. Но ведь ласково, можно сказать, по любви. В отличие от немца!

Но пора бы Тимофееву все же пойти опять на собрание. Да и не тихо-тихонечко сидеть там на задней парте и слушать, бляха-муха, разную белиберду. А взять, да и высказаться откровенно.

Тут Тимофеев почесал за ухом, вспоминая одного своего недавнего случайного собутыльника .

«Эх, попался вот тут один с незашоренными мозгами. Да чего-то слаб оказался на питие. Видать, молод еще. Заснул бедолага прямо в ресторане. А как проснулся, так и побежал куда-то, прямо, можно сказать, с плеча. А жалко. Жалко!»

Тимофеев вздохнул и вышел. Открылась и закрылась одна из дверей. Она вела, в отличие от своей близняшки, на черную лестницу. Зигзаги сложились в параллелограммы, и вот уже с черного хода на одну из душных московских улиц выходил не Тимофеев, а снова господин Хезко.

Как всегда он хотел пройти мимо парка, чтобы полюбоваться на вид. Но вид на парк был теперь заслонен огромным бильбордом с надписью: «Весна, Elle, любовь, Elle!» С бильборда на Тимофеева глазело огромное женское лицо с неприлично вытянутыми губами. Мимо прошли два господина. Вслед за их шелковыми, развевающимися на ветру, рубашками пролетели фразы:

– А я тусовался на Майями с Кристиной Арбакайте.

– Но это же зимняя тусовка.

– Да, но там достаточно дорого…

У стены вытирала газетой голую ногу нищенка. Толстяк в темном вечернем костюме играл ключами от автомобиля. Ключи были повешены на внушительную золотую цепь. В голубом «пежо» напротив Мак’Доналдса пожилая супружеская пара восторженно ела сосиски. Тимофеев свернул в переулок. Навстречу ему из магазина с надписью «Обувь» выскочила женщина с очень красивым лицом и с очень низкой жопой. Переваливаясь по-куриному, она перебежала в расположенный по соседству другой магазин с надписью «Обувь. Торговый дом». Через минуту она выскочила обратно и, подобострастно держа на вытянутых руках ослепительно белую коробку, заспешила назад. А к Тимофееву уже подплывал какой-то юнец. Сальное лицо его было густо усеяно прыщами.

– Купите, пиццу из Рима! – сладострастно заорал он, так что Тимофеев даже отшатнулся.

– Нет, спасибо.

– Купите, купите! – юнец приближал и приближал свое лицо. – Я же вижу, вы голодны!

– Не надо.

– Это же дешевая пицца, купите! Она, между прочим, очень питательная!

Продавец широко раскрыл рот, и из пасти его пахнуло какой-то злорадной вонью.

У Тимофеева даже закружилась голова. Искоса взглядывая на это искаженное гримасой и покрытое прыщами лицо, он поразился его какой-то неземной красоте. В гламурных глазах продавца сияла самая искренняя человеческая доброта!

– Нет, нет, спасибо.

– Но я же вижу, что вы хотите ее! Купите, не откажите себе хоть раз! Всего пятьдесят!

– Мне не надо.

– Я отдам вам за сорок восемь!

Юнец уже восторженно засовывал пиццу Тимофееву в ладони.

Тот мельком взглянул на продукт. Несмотря на весь свой гламур пицца, все же похожа была на блевотину. Тимофеев оттолкнул юнца и хотел уже было грязно выругаться, но его, однако, вовремя остановил плакат.

«Твой звонок свяжет руки террористам! Телефон доверия ФСБ …»

Напротив плаката в автомобиле с затемненными стеклами неподвижно сидел господин в белой рубашке и черном галстуке. Его глаза скрывали солнцезащитные очки. Господин несомненно наблюдал за Тимофеевым.

– За со-рок се-емь! – страдальчески пролетело за спиной.

В клуб Тимофеев попал уже ближе к вечеру и долго не мог сосредоточиться. То все не шел из головы прыщавый продавец пиццы. Потом долго не отпускали образы метрополитена. Пролетело несколько почти одинаковых женщин с маленькими ушными наушниками. Они сидели в ряд напротив Тимофеева и он почему-то все никак не мог их сосчитать, в конце концов получилось пять. Пролетели еще какие-то накокоиненные молодые люди, они держали в руках оранжад. Пролетел наконец и тот огромного роста идиот с плоскими, вдавленными в лицо глазами…

«А ведь когда-то я ездил на метро, чтобы просто побыть среди людей», – подумал Тимофеев.

Он уже переходил на другую ветку и входил в другой вагон. Но стоило ему усесться на освободившееся место, как над ним нависла девушка с огромной ноздрей. Ноздря была левая.

Наконец Тимофеев сосредоточился и возвратился в зал, где разговор уже откровенно зашел о смерти. На сцену лез какой-то маленький плюгавенький господин с монгольской мордой и с огромными, как у таракана, усами. Его пытались стащить. Но в результате стаскивали лишь пиджак, вывертывая его наизнанку, пиджак словно бы раздваивался и неожиданно получалось два: один – по-прежнему черный и строгий, а другой, с подкладки, – оранжевый. С ловкостью фокусника господин однако вставлялся вместе с подкладкой обратно в черный пиджак, обманывая таким неожиданным маневром своих преследователей и освобождаясь от их захватов. И вот уже, как ни в чем не бывало, представал перед публикой. По его возбужденному, не остывшему еще от борьбы, лицу, струились капельки пота.

– К топор-ру-у! – неожиданно тонким голосом завопил господин.

Зал мгновенно затих. И даже те, кто пытались захватить господина и не пустить его на сцену, как-то почтительно отступили. Трусцой они побежали на свои места. Зал заскрипел сидениями. Усаживались поудобнее.

– Да-с, не надо расстреливать, – неожиданно заплакал господин. – А надо рубить! Да-с, рубить!

В воцарившейся паузе – когда застигнутые столь неожиданно прекрасным началом, слушатели были буквально потрясены и застыли в самых неожиданных позах: кто с пальцем в носу, кто слегка приподняв и так еще и не успев опустить на стул свою почтенную жопу, кто по-лошадиному закидывая колено на колено, а одна дама, так и просто вытягивая суховатую обнаженную спину (впрочем она всегда боялась прилипнуть к спинке стула), – в воцарившейся паузе оратор достал огромный звездно-полосатый платок и с удовлетворением высморкался.