Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

Я был пьян, но пытался как-то держаться, и даже вспомнил, где находится выход, но Нед удержал меня за рукав, и то, что он сказал дальше, удивило меня еще больше:

– К тому же, по правилу большого пальца, люди, которые живут нормальной, правильной жизнью и подчиняются дисциплине ординарной, обычной работы, они гораздо умнее и интеллигентнее художников, поэтов, писателей, артистов и прочей богемы, которую современная мифология возвела в ранг элиты. Посмотри на них, Каспар. Посмотри. Что ты видишь? Ты всегда это знал, но не хотел признавать, что в «Серапионовых братьях» собрались, по большей части, ущемленные, несчастные люди, так или иначе убитые жизнью, хорошо, пусть не убитые, искалеченные, совершенно беспомощные без своих костылей: спиртного, наркотиков и всеобщего повышенного внимания. Но Кэролайн – не такая. Она, в отличие от нас, возьмет от жизни именно то, что ей нужно.

– Это очень интересно, Нед, – сказал я, вырывая у него свой рукав. Но прежде, чем я добрался до выхода, я застрял в массовой конге*, которая раскачивалась, истекая потом, и весь клуб как будто штормило, и в моем воспаленном воображении конга раскручивалась в пространстве, и никак не кончалась, и змеилась по пыльной дороге, которая позже вольется в поля сражений Второй мировой войны.

* Конга – кубинский танец в маршеобразном ритме, ведущий свое происхождение от так называемых «компарсас» – парадов.

Первая международная выставка сюрреалистов открылась для публики в субботу, 11 июня 1936-го года. Закрытый просмотр прошел вечером в пятницу. Мы договорились, что я заберу Кэролайн после работы. До галереи можно было дойти пешком, но я устроил Кэролайн сюрприз: договорился с Хорхе, чтобы он отвез нас на машине. Когда мы подъехали, Кэролайн стояла на углу у входа в свою меховую контору и читала «Les Fleurs du Mal»*. Она убрала книжку в сумочку и, садясь в машину, помахала рукой Бренде и Джиму, которые с завистью наблюдали за нами из окна на втором этаже. Кэролайн была в элегантном длинном белом платье, облегающем на бедрах и довольно широким снизу. Я с удивлением узнал, что она сшила его сама. Наряд дополняла широкополая черная шляпа, украшенная розовыми восковыми стерженьками.

– Какая хорошая машина!

– Я так рад, что у нас появилась возможность увидеться снова.

Вся безбрежная пустота пампасов струилась в плавно-тягучей и медленной речи Хорхе. Заботясь о шляпе Кэролайн (чтобы ее не сдуло ветром), он ехал медленно – так медленно, что нас обогнал даже конный катафалк. На Нью-Бонд-стрит было столько машин, что нам пришлось припарковаться за полквартала до галереи. Дальше мы пошли пешком. Как оказалось, мы шли сразу следом за трио Ситуеллов**, и фотокамеры светской хроники «Movietone» на миг оторвались от них, чтобы заснять нас на фоне входа в галерею. Уже в дверях Кэролайн вдруг застеснялась и растерянно обернулась ко мне, как бы ища поддержки. Я взял ее за руку, и мы кое-как протолкались внутрь.

Когда мы вошли, Герберт Рид как раз начал свое представление Андре Бретона. Привлекая внимание, он забрался с ногами на достаточно пружинистый диванчик и говорил, едва удерживая равновесие:

– Не судите это движение чересчур доброжелательно. Это не очередная приятная шутка для развлечения публики. Это вызов и бунт – это отчаянный акт проницательных людей, которые хорошо понимают, что цивилизация прогнила до основания, и поэтому даже и не собираются спасать ее пошатнувшуюся репутацию…

* «Цветы зла», сборник стихотворений Шарля Бодлера.

** Ситуеллы – Эдит, Осберт и Сэчеверелл – два брата и сестра из древнего английского аристократического рода. Все трое были достаточно известными поэтами, литераторами, критиками или историками искусства.

В зале было не протолкнуться. Было жарко и душно, и собравшиеся с вожделением поглядывали на столики с напитками за спиной у Рида, и ему приходилось кричать, чтобы заглушить гул разговоров. Кэролайн была напряжена и взволнована, и, наверное, немного нервничала, и в то же время в ней ощущалась спокойная уверенность, потому что, мне кажется, она сознавала, что знает о сюрреализме гораздо больше и разбирается в нем много лучше, чем большинство из присутствующих. К тому же, ее наряд обращал на себя внимание и вообще смотрелся эффектно, а как сказал Эмерсон, «ощущение себя идеально одетым дает чувство внутреннего спокойствия, которое не в силах дать ни одна религия». Она улыбалась. В то время она улыбалась почти всегда. А мне хотелось просто стоять рядом с ней и заряжаться ее чистой радостью.

Мы развлекались, выглядывая в толпе знакомые лица. Андре Бретон и Нед Шиллинге стояли друг против друга, наподобие геральдических львов, и обменивались натянутыми любезностями. Оливер беседовал с баронессой д’Эрлангер и лордом Бернерсом. Маккеллар в ковбойском наряде что-то с жаром втолковывал Константу Ламберту. Позднее он рассказал мне, что он предлагал Ламберту объединить творческие усилия и сделать оперу про ковбоев. Маккеллар собирался назвать ее «Рио-Гранде». Совсем рядом с нами стояли Генри Мур с Сальвадором Дали, и со стороны было очень похоже, что последний наставительно поучал первого, как правильно помадить воском усы.

Хотя этот закрытый просмотр был незапланированным событием художественного сезона, в тот день в галерее собрался le tout Londres et Paris* – художники, поэты, патроны и критики. Картины и скульптуры служили формальным предлогом для сбора, однако на самом деле это была выставка женщин. Я понял это, благодаря Кэролайн. Она регулярно читала журналы мод и была настоящим экспертом в данном вопросе. Она шептала мне на ухо названия модельных домов, чьи изделия были представлены в полном объеме – Мэнбоше, Штейбель, Скьяпарелли. Меня восхищало это ликующее торжество таинственного Духа Моды. Женщины в галерее, движимые инстинктом и желанием показаться во всей красе, сбились в тесную стаю – бесконтрольную, не подчиненную никакой дисциплине, но все-таки стаю. Отдельные детали слегка выделялись из общей массы – чуть более глубокий вырез, оригинальный фасон шляпной булавки, почти незаметная сборка по краю подола, более темный тон доминирующих цветов – незначительные изменения, робкие эксперименты, которые рождаются из стремления выделиться из всех, и, в конечном итоге, определяют общее направление всей стаи.

Я прошелся по залам и нашел свои собственные работы. Мой «Букинистический магазинчик № 1» висел между картинами Макса Эрнста и Андре Массона. Мои экспериментальные гравюры, иллюстрации к «Исповеди англичанина, любителя опиума» лежали в стеклянной витрине вместе с иллюстрациями Тенниела к «Алисе в стране чудес» и дизайном обложки для «Минотавра» работы Пикассо.