Павел Тетерский - Клон-кадр

«Квинте Крю»: взрослая свиная банда. Интересна тем, что у 90 % бойцов — высшее (или неоконченное высшее) образование. Плевок в коллективную рожу социологов и общественных папиков, утверждающих, что весь футбольный хулиганизм — сугубо от необразованности и классовой безысходности.

«Спидз»: полувзрослая конская банда. Ничем не интересна.

Я машинально помешал остатки чая пластиковой ложечкой. Лучше бы они предложили мне водки (я знаю, что у них есть водка: она стоит на полке рядом с мюсли, печеньем и пачкой «Липтона», внутренние составляющие которой сейчас лежат использованные на корпоративной тарелке в центре стола). Не знаю, почему они предлагают посетителям чай, а не алко. Держат марку??? Какую?!!

Словно поймав мою телепатему, Клон вдруг выкрикнул в спину удаляющемуся Лабусу:

— Заодно водки принеси!

Раньше вся наша с Клоном жизнь состояла из таких вот взаимных телепатем. (Слово «раньше», прокрученное в мыслях, — еще одна причина никогда не встречаться с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Слово «раньше» лезет вам в мозг. Навязчиво, штопором. Как взгляд Человека-С-Портрета. Но — проехали: я только хотел сказать, что «раньше» мы понимали друг друга без слов.)

Сколько я помню Клона, он всегда выпрашивал у хозяев алкоголь. У любых хозяев — будь то хозяин вписки, квартиры или ситуации. Или просто хозяин алкоголя, не обремененный более никакой собственностью.

Клон не обламывался клянчить выпивку, вот в чем дело. Он приходил в гости к незнакомым людям и говорил: «Я видел, у тебя в холодильнике стоит початая бутылка коньяку. Можно я налью себе?»

Ему никогда не отказывали. Я любил эту его способность. Отчасти потому, что часть выпрошенного алкоголя всегда доставалась мне (а сам я не умел просить так нагло).

— Эй, эй, ребята, — засуетился Петров. — Вам не следовало бы пить сегодня. У вас ведь есть серьезная работа, так?

— Не так, — поморщился Клон. — У вас все несерьезно. Вы сами, ваш журнал и весь ваш «Гейлэнд».

— Вот смотрите, какая мразь, — спешно зашутил Петров. — Нет, вы видели, какая сволочь? Мы ему предложили такие деньги за простой репортаж…

— Так об этом-то и речь, — перебил Клон (между бачками и бородкой засветилась очередная усмешка). — Сам сказал: репортаж простой. Простой = отстой, застой и сухостой. Ничего серьезного. Поэтому я могу позволить себе выпить вашего редакционного алкоголя, если вы, конечно, не против.

Они были не против. Они вообще никогда не были против выпить (а также нюхнуть, покурить и так далее, исключая разве что внутривенные инъекции) на рабочем месте. В память о… Просто в память.

В любом случае, окончательное решение оставалось за Лабусом. Он поставил жирную точку в этом споре, неся: в одной руке бутылку «Флагмана», в другой — огромный и какой-то невзаправдашний военно-полевой бинокль, похожий на бутафорию из фильмов про войну. Непонятно, что он вообще делал в их редакции. Не иначе, во время дэдлайнов они расслабляются, подглядывая через него за трахающимися и раздевающимися людьми в небоскребе на Котельнической или в Москве-Сити — надо думать, в ясную погоду оптика вполне позволяет.

Олег Воробьев поставил водку на стол, а сам встал с биноклем у стеклостены, против солнца — наводить резкость. Со спины его силуэт в золотой окантовке напоминал примажоренного ангела с обрубками вместо крыльев. Если бы я захотел снять это своим «Зенитом», мне пришлось бы повозиться с выдержкой и диафрагмой — в таких случаях не поможет никакой экспонометр, все надо выставлять так, как подсказывает инстинкт. Из-за этого (в том числе из-за этого) я и выбрал фото среди всего того, чем люди забивают свою жизнь с целью придания оной хоть какой-то благородной мотивации.

— А вот странно, — констатировал Лабус, повтыкав немного (Петров в это время наполнял водкой новую порцию пластиковых стаканов, а Восканян полоскала под средней напористости струей непонятно откуда появившиеся яблоки на закуску). — Я думал, там движуха какая-нибудь будет происходить — ну там, краны всякие, люди, шпиль снимающие, и типа того. А там — тихо, как на кладбище. Вообще никого нет. Пусто.

Бинокль пошел по кругу — «да, да, это странно, вообще пи…дец как странно» — и в конце концов дошел до меня. Сквозь неправдоподобно мощные линзы в мои глаза бросилось все это нелепое нагромождение теней, анфилад, колонн и окон-гелеоматик. Впечатление сумбурного абсурда не улетучилось — оно осталось таким же, как при первом взгляде сквозь автобусное стекло. Я поднимал в сотни раз усиленный оптикой взгляд выше и выше — через сотни разрозненных, казалось бы, но вместе с тем странным образом слепленных воедино этажей-строений, этажей-ярусов и просто этажей — ив конце концов достиг крыши. Она походила на марсианский пейзаж: свежий нетронутый гудрон (гектары гудрона), подсвеченный все еще утренним солнцем цвета гнилого апельсина и приправленный полагающейся индустриальному кадру дымкой пром-смога.

И девственное отсутствие всякого действия, абсолютный ноль движений.

Ни залетно-случайной птицы, ни оборванного провода, качающегося под напором высотного перемещения воздушных масс. Ни соринки, ни бумажки, перекати-полем бороздящей крышу от кромки к кромке. Ничего.

Вообще ничего. Зеро.

А в самом дальнем углу плоскости гнездились два последних этажа всей гигантской тортильи. Точнее — двухэтажный фахверковый домик из средневековой Европы.

Непропорционально малый по сравнению со всеми предыдущими ярусами. Выставленный не по центру строения, а вопреки всем законам геометрии и в пику любым, даже мало-мальским, чувствам стиля. Вопреки любой логике в целом и предметно-пространственной в частности.

Фахверковый домик из средневековой Европы вылупился на меня необжитыми черными глазницами. Они были похожи на глазницы Петрова, Кикнадзе, Лабуса и наши с Клоном. На глазницы всех Бывших.

— Однако, — только и смог проговорить я, передавая бинокль далее по кругу (Клону). — Однако, блядь.

Я настроил «Зенит» и сделал несколько панорамных кадров — прямо отсюда, через стеклянную стену. Больше снимать не имело смысла: панорама — она и есть панорама, чисто информативное фото. Да и плюс еще дымка, как ни крути.

Когда Клон досмотрел в бинокль, все чокнулись и выпили. Я чокнулся по очереди с каждым, кроме Клона, а он (соответственно) — со всеми, кроме меня. Уже два года (или около того) у нас такой ритуал: при случайных встречах, которые, как ни крути, время от времени происходят в тесном пространстве города Москвы, мы не пожимаем друг другу руки, не чокаемся и так далее. Избегаем всяческих контактов (физических). А в остальном — делаем плохую мину при плохой же игре: здороваемся, отвечаем на простые вопросы и разговариваем на общие темы.