Павел Тетерский - Клон-кадр

А вблизи все выглядело еще хуже. Все ярусы-наслоения были выполнены в совершенно разных, несовместимых друг с другом стилях: сталинское барокко, совковый кубический примитивизм, дорические и ионийские колонны, европейская концепция XIX века, ультрамодный гелиоматик и стеклопластик, навесные стены Ван дер Роэ, чуть ли не какая-то допотопная базилика — здесь присутствовало все. Я имею в виду: вообще все.

Это был архитектурный Вавилон. Во всяком случае, только этим замыслом хоть как-то можно было оправдать действия тех, кто в рекордно короткие сроки воздвиг созерцаемого мною исполинского уродца.

Меня не было в Москве три дня. За три дня мегаполис изменился на сто восемьдесят. В нем появилось это.

«Скорость нашей жизнедеятельности неуклонно растет. Мы живем в век новых технологий, хайтека и сотовых телефонов». Так пишет в глянцевые журналы каждый второй бумагомаратель, пытаясь выцыганить для своей нетленки лишнее (оплачиваемое) количество знаков. За три дня хайтек учинил очередной прорыв. Я точно знал, что, когда я ехал на вокзал (этим же маршрутом, только в другую сторону — вы помните?), в этом месте не намечалось даже намека на начинающееся строительство. Были казарменного вида постройки эпохи дореволюционного промышленного подъема, пыльные газоны с собачниками и алкоголиками; намека — не было.

А больше всего меня удивило то, что всем остальным пассажирам «Икаруса» было абсолютно плевать на заоконного каменного монстра. Они продолжали чинно трястись в автобусных внутренностях, уткнувшись носами в газеты или в собеседников. Надутые (прямо с утра) ганджей студенты лыбились Джа, воткнув в пол и изредка толкая друг друга под локоть, чтобы произнести отрывочно-обкурочную фразу, в ответ на которую получали еще одну порцию улыбки Джа. Профессорского вида дед с сакральным видом деловито рылся в авоське — так, будто в ней спрятана именно та последняя и единственная спичка, при помощи которой Брюс Всемогущий Уиллис в очередной раз спасет мир. Несколько кримпленовых задниц толкались у выхода, схватившись за подвесные ручки из бежевого кожзама. Малолетка с зачатками будущей блядской симпатичности с трогательной улыбкой читала журнал «Fool». А прямо напротив меня толстый мальчик с умным видом вписывал в кроссворд слово «головастик». Ручка у него была тоже толстая и темно-синяя. На ее корпусе почему-то был изображен Юрий Шевчук. Наверное, чей-нибудь презент из питерского магазина «Castle Rock». Больше таких вещей нигде в России не продают.

Я хочу сказать: никто не пялился в окно, не показывал на это пальцем. Никто ничего не высказывал по поводу столь странного возникновения нового небоскреба. Его просто игнорировали — при том, что Москву никак нельзя назвать городом небоскребов. Игнорировали так, как будто это примелькалось им с рождения, став одной из неброских деталей среды обитания. Тех, которые замечаешь только тогда, когда с их крыши на тебя гадит голубь. Или когда одухотворенные дети кидают в тебя каким-нибудь дерьмом с их балконов.

Это было обнесено чугунными прутьями забора, такими же одиозными и монументальными. По центру в забор вклинивались ворота (одна из их створок показалась мне приоткрытой), а между ними и собственно этим простиралось несколько десятков квадратных метров абсолютно ровного газона. На фоне всего остального пыльного урбана его патологическая зелень казалась искусственной.

Автобус нырнул под лениво подергивающийся и пропитанный выхлопом массив, который в теплое время года заменяет обитателям мегаполисов листья деревьев. Отвратительный глюк скрылся из виду. Сквозь гущу каштановых зонтиков теперь просматривался только шпиль — тупоносый и невнятный, как памятник российско-грузинской дружбе работы Церетели. Я еще немного помозолил об него глаза и отвернулся. Призрачный стикер, извещающий граждан о местонахождении аварийного выхода (еще его называют запасным, ударение на второй слог), занял свое прежнее место в левом верхнем углу картинки.

Снова включили рекламу. Лживый голос популярного медиамагната, человека и парохода Ролана Факинберга предлагал пассажирам посетить какой-то очередной потребительский Клондайк (дайк-клон, клайконд — все массмедиа с незапамятных времен любили тиражировать его уникальную способность придумывать анаграммы на ходу, прямо в момент произнесения основного слова), открытый на энном километре МКАД им и ему подобными манимейкерами (римейкаменами, керимайменами).

Мне подумалось, что все это я почему-то буду помнить очень долго. Всегда. Всю ситуацию. И детище хайтека, враз выросшее на пути следования трамвая и вытеснившее его вон, освобождая пространство для гигантского спрута своих подземных коммуникаций. И ядовито-кислотные поручни — флуоресцентно поблескивающие конечности другого гигантского спрута. И кучку кримпленовых жоп у выхода (одна сказала другой: «Все, пока, Валентина, я пошла»). И толстого мальчика, вписывающего в кроссворд слово «головастик». И Юрия Шевчука в формате 2D, беспомощно подрагивающего очками в такт движениям ручки…

И лживый голос Ролана Факинберга. Странное ощущение.

Еще был контролер — уже позже. Как обычно, стандартный непохмелившийся контролер, поймавший зорьку и трясущейся клешней собирающий дань с пассажиров. Большинству людей было пох…й на него, они устало протягивали ему мятые червонцы и забывали о нем в течение секунды. А он деловито засовывал червонцы в карман и с видом хозяина положения шел дальше. Ни о каком официозе и квитанции, разумеется, не могло быть и речи. Интересно, хоть кто-нибудь когда-нибудь заплатил кому-нибудь полноценный штраф в размере ста рублей?

Меня активность контролера не коснулась. Бросив понимающий и даже слегка сопричастный взгляд на мои разбитые в хлам кости, он не стал со мной разговаривать и, свернув небритое рыло далеко в сторону, прошаркал мимо. Патриот, наверное (я почему-то был уверен, что патриот). Удивительно, как мало надо для того, чтобы ваше присутствие перестало мешать окружающим.

Дома я совершил ритуальное омовение под средней горячести струей душа (запекшаяся кровь ошметками посыпалась в средней бурности поток), наскоро закинул в себя обрывок трехдневной (как минимум) котлеты, запил его чаем и, нацепив относительно цивильное шмотье, вышел вон. Относительно цивильное шмотье: это то, что не дает окружающим думать, что ты — двадцатисемилетний придурок, который только что в очередной раз открыл для себя футбольный хулиганизм и вернулся из гостеприимных кавказских земель, где местная агрессивно настроенная молодежь чуть не выбила из тебя дух… Я ношу просторные штаны-хаки с карманами по бокам, кеды и шорт-сливы (обычно без «молнии», но ради действительно хорошей вещи можно сделать исключение).