Элмер Мендоса - Любовник Дженис Джоплин

— Ну, что ты, что ты…

Давид замер на несколько мгновений, потом возобновил танец, механически переставляя ноги, тяжело дыша, без тени улыбки… В этот момент кассета закончилась, и Карлота чуть отстранилась. Ей следовало раньше остановить его, ведь они даже не дружат. Впрочем, никто ничего не заметит, кому есть дело до деревенского дурачка! Бедняга…

Времени было около восьми вечера. Двор едва освещался тремя качимбами на солярке. Давид все не отпускал Карлоту, хотя остальные пары разошлись на перерыв.

«Она любит меня, я отведу ее к себе домой и буду содержать на деньги, что зарабатываю на лесопилке, а если Рохелио Кастро воспротивится, мы уедем в Тамасул, куплю ей одежду, а жить пока будем у тети Альтаграсии!» Однако прежде, чем зазвучала обратная сторона кассеты, их разъединил не кто иной, как сам Рохелио Кастро.

— Это еще что за хренотень? Ты что себе позволяешь, козел, недоумок? Забыл, кому принадлежит эта телка? — Он оттолкнул Давида. — Или ты не знаешь, что ее никому, кроме меня, лапать не позволено? — Давид словно язык проглотил. Она вместе учились в начальной школе, и Рохелио уже тогда был порядочной скотиной.

— Перестань, ничего не было! — вмешалась Карлота.

— Тебя не спрашивают! — отрезал Рохелио; от него разило перегаром и марихуаной, и девушка отошла всторону — а что ей оставалось делать? Она понимала, что совершила ошибку; как бы ни хотелось, ей запрещено танцевать даже с деревенским дурачком. Давид словно окаменел, изо всех сил сдерживая внезапные позывы испражниться. Рохелио, наоборот, постепенно успокаивался.

— Всем известно, что эта девчонка принадлежит мне со всеми потрохами, я ее упаковал и опечатал! — В глубине души ему даже стало немного жаль Давида: придурок убогий, ну что он мог ей сделать!

Не тусклые качимбы, а предательница луна осветила давидовские штаны цвета хаки, на которых красноречиво выделялось темное пятно. Рохелио опустил взгляд, и тут словно бес в него вселился.

— Ах ты, ублюдок! — воскликнул он, вынимая из-за пояса револьвер. — Не хватало еще, чтобы дурак из дураков во всей деревне мозги мне пудрил! — Рохелио мог убить Давида сразу, без лишних слов, но ему хотелось прежде хорошенько унизить его. Он обернулся к своей невесте: — А тебе, значит, потрахаться приспичило, сучка недоношенная? Так я тебе мигом устрою, увидишь небо в алмазах! — Потом опять закричал на Давида: — Мужика из себя строишь, каброн? — и выстрелил ему под ноги, отчего тот подпрыгнул на месте. — Ишь, какой мачо вылупился! — Он снова выстрелил, и Давид упал рядом с качимбой; резь в животе стала невыносимой. Рохелио пнул его, метя в половые органы, но не попал. Воспользовавшись тем, что он опустил пистолет, Давид вскочил и бросился прочь со двора. — Ты куда, мать твою! — Рохелио догнал его, загородил дорогу и стал бить ногами. Охваченный ужасом, Давид искал спасения и не находил.

— Мне надо в уборную! — выкрикнул он. Рохелио выстрелил в воздух.

— Стой, пендехо безмозглый!

— Я хочу домой! — Хоть и дурачок, Давид понимал, что наступил его смертный час; в здешних краях, если спор из-за женщины решается посредством пистолета, пиши пропало! Тем более что пистолет находился в руке Рохелио Кастро; его семья славилась по всей округе богатством, нажитым на выращивании марихуаны, и звериной жестокостью. Из семи братьев Рохелио был самым кровожадным.

— Я тебя заставлю оттрахать собственную мать, каброн слабоумный!

Краем глаза Давид увидел, как Карлота Амалия в окружении подруг повернулась к ним спиной, чтоб не смотреть на издевательство. Остальные испуганно замерли на месте; насилие порождает всеобщую трусость. Тогда Давид перевел взгляд на своего врага; Рохелио, прежде чем убить его, картинно поднял к небу пистолет, затем начал медленно опускать. Давид кончиками пальцев нащупал крупный камень и, не раздумывая, движимый инстинктом самосохранения, неожиданно и сильно метнул его. «Пок!» — стукнулся камень о голову Рохелио.

Тот упал замертво. Все произошло так внезапно, что время будто остановилось на мгновение, качимбы на какой-то миг засияли лунным светом, а их тусклые огоньки улетучились неведомо куда. Давид в изумлении посмотрел на окружающих:

— Это я бросил в него камнем? — В ответ на него молча уставились физиономии, вытянутые, как циферблаты часов на картине Дали. — Я попал ему в голову? — Давиду вдруг померещилось, что из ночной тьмы на него глядит лицо отца, окруженное разными зверями. — Папа, я не понимаю, что произошло! — Но воображение уже играло с ним новую шутку; теперь ему привиделись мать и сестры. Давид поискал глазами Млечный Путь, желая убедиться, что не грезит, но не увидел неба из-за тумана, и это окончательно сбило его с толку. А где же Карлота? С ней так хорошо танцевать…

Внезапно в голове Давида словно кто-то проснулся, и он услышал внутренний голос: «Какие испытания меня ожидают? Хоть бы они продлились не слишком долго! В чем дело?» — спросил самого себя Давид, глядя, как люди молча толпятся вокруг трупа Рохелио Кастро, чья рука все еще сжимала пистолет… Потом все разом зашевелились и начали говорить, говорить…

— Кто известит дона Педро Кастро?

— Надо куда-то спрятать дурака, прежде чем сюда явятся братья!

— Позовите его отца!

— Да, не хотел бы я оказаться на его месте!

— Бедняга, что они теперь с ним сделают? Карлота с ужасом взирала на страшную картину. Давид оставался в растерянности. «Я убил его камнем?» Рохелио относился к нему не так уж плохо, а Давид убил его с одного броска камнем по голове, как оленя, однажды встреченного им в горах. «В малой деревне грехи велики!» — заверил его внутренний голос. «Я должен отделаться от этого чертова наваждения!» И уже весь двор заволокло туманом.

— Это все Карлота виновата, — говорили те, кто пил мескаль-чакаленьо. — С какой стати она принялась танцевать, если знает, что помолвлена?

«Надеюсь, он не будет слишком пугаться, ощущая мое присутствие, — прошептал в голове Давида внутренний голос с каким-то механическим отзвуком. — Привыкать всегда трудно».

— Надо вызвать команданте Насарио, — предложил кто-то, и Давид опять почувствовал, как кишечник сжался от позыва опорожниться. Он вспомнил, что несколько дней назад, когда охотился на броненосцев в горном ущелье, у него на глазах команданте Насарио со своими подчиненными расстрелял трех человек, приняв их за партизан. Тюрьма в Чакале была грязной до омерзения, в ней невыносимо смердело дерьмом, которое никто не убирал.

— Команданте Насарио арестует меня? — задал Давид вопрос самому себе, и все тот же голос ответил: «Давид, ты слышишь меня?» — Голос походил на женский, только грубоватый, словно простуженный, либо на высокий мужской, и заполнял голову до отказа, просто распирал ее; Давид теперь слышал только его и ничего не понимал. — «Вижу, это тот случай, когда на правосудие полагаться нельзя!» — Давид в испуге разинул рот.