Дэвид Мэдсен - Шкатулка сновидений

— Кроме того, по особой просьбе, мы хотели бы, чтобы это была противоречивая и подробная сцена соития Малковича с прелестной Адельмой.

Все затаили дыхание, кое-кто захлопал в ладоши.

— Кто об этом попросил? — проворчал я.

— Я! — произнес Малкович.

Посмотрев вверх, он игриво ткнул меня локтем в бедро.

— Нет, — решительно сказал я. — Лучше я прочитаю противоречивую и подробную сцену соития Адельмы с юным героем.

Кажется, до меня донесся разочарованный вздох аудитории.

— Он явно не собирается читать это, — заявил кто-то.

Труди Меннен! Повернувшись, я огляделся, но не увидел ее. Находилась ли она в комнате — или только в моем сознании?

— Да почему же нет?

Голос Адельмы я также узнал без промедления. Значит, Труди и Адельма были здесь вместе. Мне стало не по себе — это все равно, что посадить кошку с собакой в одну конуру… рецепт катастрофы.

— Это так вульгарно. Мой Хендрик достоин лучшего.

— Твой Хендрик? — раздраженно переспросила Адельма. — А я-то думала, ты уже поняла, что он принадлежит мне.

— Но, Адельма, я знала его задолго до тебя. Он полюбил меня первой.

— После встречи со мной он явно изменил свое мнение.

— Кроме того, тебя даже не существует. Ты — всего лишь сон!

— Уж лучше быть девушкой из его снов, — весьма удачно, на мой взгляд, парировала Адельма, — чем той, что он однажды невзначай завалил.

— Невзначай завалил? Да как ты смеешь!

— Святые небеса, посмотри на себя. Одни кожа да кости! Тебе никогда не удовлетворить такого мужчину, как Хендрик!

— Не то, что тебе, надо полагать?

— Мне это уже удалось, и не один раз.

— Но только во сне.

— Ты просто ревнуешь, — вскричала Адельма, — Слава Богу, мой бедный Хендрик…

— Мой бедный Хендрик!

— Нет, мой!

Их голоса становились все выше и выше, они визжали и орали друг на друга. До меня донеслись звуки борьбы. Потом вскрики превратились в острое, резкое гудение, пронзившее, словно бритва, мою несчастную голову; она закружилась, я ощутил мучительную тошноту…

… но нет, это были вовсе не их голоса. Это был отвратительный звон в моих ушах. Щека прижималась к снегу. Снег! И он был очень холодным. Мокрые струйки бежали по шее неприятными причудливыми узорами, вызывая дрожь и озноб. Открыв глаза и смахнув ледяную талую кашу, я с трудом медленно поднялся на ноги. Что, во имя Господа, произошло? Очевидно, не вручение премии Лилли Франкенхаймер в жанре оригинальной современной фантастики. Неожиданно для себя самого я почувствовал разочарование.

Потом я вспомнил: Малкович тянул экипаж, и, пока мы с Адельмой были поглощены друг другом, произошло крушение. Действительно, перед аварией я пребывал на пике высшего сексуального наслаждения. Только отнюдь не это сейчас занимало мои мысли! Я огляделся. Неподалеку валялись искореженные обломки экипажа, но ни следа Малковича, доктора Фрейда или Адельмы. Я позвал их, и тихая, звездная ночь насмешливо передразнила мой голос. Еще раз. Никакого ответа. Где они были?

Внезапно я посмотрел вперед — и увидел его: поезд.

Он стоял прямо здесь, длинный темный силуэт на фоне черного неба; в абсолютной темноте мягко светились желтые прямоугольники окон, из трубы поднимались отдельные струйки пара. По-видимому, он остановился, не доехав до станции. О, благодарю Тебя, Боже… поезд! Малкович, доктор Фрейд и Адельма, наверное, уже внутри. Задыхаясь и пыхтя, я побежал к нему, собираясь вскочить в один из вагонов, прежде чем он исчезнет в ночи. Черт с ним, с графским экипажем! Черт с доктором Фрейдом и Малковичем, всех к черту! — сейчас только Адельма что-то значила для меня. Я хотел тепла, безопасности и еды, хотел уехать вместе с поездом, куда бы он ни направлялся. Куда угодно! В этот момент, ощутив неожиданный порыв холодного ветра, кусающего меня за ноги, я посмотрел вниз — и понял, что на мне нет брюк. Должно быть, они соскользнули во время аварии. Брюки тоже к черту! Распахнув дверь, я ввалился в вагон.

Это оказался вагон-ресторан. На столах красовались ножи, стаканы, салфетки и все аксессуары для отличного ужина. Лампы с бисерной бахромой источали приветственный, дружелюбный свет. На одном из столов я заметил две тарелки и открытую бутылку вина. Мой нос обонял густой аромат мяса, запеченного с травами. Должно быть, Адельма уже заказала для нас ужин! Внезапно меня тронула эта неожиданная предусмотрительность, но последние события определенно сказались на моем душевном равновесии. Где сама Адельма? Бесконечно изможденный, я опустился на сиденье, и вздох облегчения исходил из самых первобытных глубин моего естества. Я дрожал, промок, был удручен и смущен, страшно устал, но передо мной стояла тарелка с чем-то горячим и благоухающим, как будто ждала, когда содержимое съедят. Взяв салфетку, я развернул ее и заправил за воротник куртки. Неожиданно я ощутил страшный голод.

Вдруг поезд начал движение!

Он дергался, и качался, и скрипел, но определенно двигался. От радости я чуть не расплакался! Поезд быстро набрал скорость, и все мое ноющее тело почувствовало, как он рвется вперед, во тьму, по направлению к… к чему же? Только кому какое дело, куда он направляется? Определенно не мне. Я посмотрел на еду, лежащую на китайской тарелке с золотым ободком. Она казалась изумительно прекрасной, но, полагаю, в моем состоянии не менее прекрасной показалась бы и куча сушеных коровьих лепешек. Я решил, что, после того, как поем, пойду на поиски Адельмы — сейчас же самым главным было отправить что-нибудь стоящее в желудок. Я подался вперед, вдохнул пряный аромат пищи и удовлетворенно выдохнул. Я вздохнул еще раз, но как…

Жаркое по-деревенски (фр.).

Недотепа (фр.).

Буйабес по-провансальски, тушеная в воде или в белом вине рыба (фр.).

Верхом на лошади (итал.).

Смесь, смешение, перемешивание (фр.).

Шагал (Chagall) Марк (1887–1985) — франц. живописец и график, выходец из России, писавший ирреальные произведения, часто па фольклорные и библейские темы.

Делоне (Delaunay) Робер (1885–1941) — франц. живописец, создатель т. н. орфизма, писавший красочные декоративные композиции.

Новый овощной стиль (фр.).

Гностики (в пер. с греч. — знающие) — последователи гностицизма, религиозного дуалистического учения поздней античности (I–V вв.), воспринявшего некоторые моменты христианства, популярной греческой философии и восточных религий. Гностицизм притязал на «истинное» знание о боге и тайнах мироздания.

Брамс Иоганнес (Brahms Johannes) (1833–1897) — нем. композитор; с 1862 г. жил в Вене, где выступал как пианист и дирижер. Написал 4 симфонические увертюры, концерты для инструментов с оркестром, «Немецкий реквием», камерно-инструмен-тальные ансамбли, сочинения для фортепиано, хоры, вокальные ансамбли, песни и др.